Константин Сорокин - Трудные дни сорок первого

Бои на Смоленщине, которые запомнились как одно сплошное, не прекращающееся пи на минуту сражение, убедительно подтвердили силу и правоту ленинских слов. Здесь, в древнем русском городе на Днепре, парод и армия совершили великий подвиг. Здесь во многом предопределилась радость тех дней, когда затем под Москвой Красная Армия вырвала у врага инициативу наступательных действий и заставила его перейти к стратегической обороне да всея советско-германском фронте.

Но, подчеркну особо, все это было потом, ближе к концу трудного сорок первого. И я очень далек от мысли представить дело таким образом, что в последующем разгрома гитлеровских войск под Москвой все решило именно Смоленское сражение. Подобное утверждение выглядело бы по меньшем мере несерьезным, наивным. Ведь хорошо известно, что в первые же дни, недели и месяцы войны ожесточенная борьба развернулась на огромном пространстве между Балтийским и Черным морями, где наступали главные силы противника. И редкий населенный пункт в этой многокилометровой огненной полосе наши воины отдавали фашистам без боя. Несмотря на сложившиеся в ту пору чрезвычайно тяжелые и невыгодные для нас условия, они не только оказывали агрессору упорное сопротивление, но и наносили весьма чувствительные удары.

Примеров тому, воистину, нет числа. Невиданную дотоле стойкость и героизм проявили бойцы, командиры, политработники в боях за Лиепаю, Раву-Русскую и Перемышль, при обороне Брестской крепости, ставшей символом непреклонного мужества вооруженных защитников Советской Родины. А танковое сражение под Луцком, Бродами и Ровно, а героическая оборона военно-морской базы на полуострове Ханко и города Ленина на Неве, а многие и многие другие значительные вехи памятного 1941 года! Складываясь в единое целое, эти битвы, в том числе и битва на Смоленщине, явились предтечей первого серьезного поражения гитлеровской армии на подступах к столице нашего Отечества — Москве.

Я все еще находился в столице, куда, как, очевидно, помнит читатель, был вызван Главным политуправлением РККА с докладом о накопленном в 16-й армии опыте партийно-политической работы в боях за Смоленск. Впереди у меня было два свободных дня. Не припомню что-то, чтобы за три месяца, минувшие после того, как маша армия начала боевые действия, хоть денек выпал «для себя». Чтобы не было оглушительных разрывов бомб, снарядов и мни, не было боли по друзьям-товарищам, павшим в борьбе с врагом, — словом, не было всего того, что именуется кратким и емким словом «война». А тут целых два свободных дня — такая роскошь и редкостная удача для фронтовика!

Я ходил и ездил по Москве с приподнятым настроением. После моего выступления перед слушателями Военно-политической академии имени В. И. Ленина ее начальник бригадный комиссар П. С. Дунаев вручил мне диплом об окончании этого славного военно-учебного заведения. Дело в том, что в 1937 году, когда я покидал степы академии, получив назначение в Забайкалье, дипломы нам не вручали. Теперь же общевузовская система дипломирования выпускников была введена и в ВПА. Причем моя деятельность на посту начальника политотдела 16-й армии в боевых условиях была засчитана как дипломная работа.

Все это давало основание думать, что знания, полученные в академии, обернулись мне на пользу, что я успел кое-что сделать для политического воспитания воинов. А июльские и августовские дни Смоленского сражения, тяжелые и кровавые, потребовали огромного напряжения всех духовных и, само собою, физических сил от его участников, в том числе, разумеется, и от меня. Командиры и политработники, весь личный состав 16-й с честью выдержал испытание на стойкость и мужество.

Обо всем этом думал я, когда ходил и ездил по столице, которая стаза прифронтовым городом. Площадь Коммуны, где находилась гостиница Центрального Дома Красной Армии, была изрыта, в канонирах укрылись зенитные орудия, уставив в небо свои зеленые хоботы. Пушки и прожекторные установки на Комсомольской площади, у Большого театра… На крышах некоторых больших зданий — счетверенные зенитные пулеметы. У чердачных слуховых окоп дежурят женщины и подростки. Они вооружены щипцами с длинными ручками, какими пользуются кузнецы, и лопатами: приготовились гасить фашистские «зажигалки». Москвичи зорко, день и ночь оберегали от пожаров свои жилища, свои заводы и фабрики. Над головами, слабо покачиваясь на осеннем ветру, висели аэростаты воздушного заграждения.

Я и сейчас, многие годы спустя, помню чувства, которые испытывал тогда. Были они сложные, в чем-то даже противоречивые. С одной стороны, терзала и душила невыносимая боль оттого, что за какие-то три месяца война довольно близко подкатила к сердцу нашей Родины — Москве. Такое просто не укладывалось в голове. С другой стороны, я отлично сознавал, что Москва могла оказаться в еще более трудном, более страшном положении, если бы пс герои Смоленского сражения. Перемалывая живую силу и технику врага, войска нашей 16, 19 и 20-й армий заслонили собою любимую столицу, не дали фашистам выйти на ближние подступы к ней в первые же педели Великой Отечественной…

Ночью меня разбудил грохот зенитных пушек — они вели огонь по немецким самолетам. Чуть приоткрыл штору, выглянул из окна. Вспышки орудийных залпов на миг выхватывали из тьмы силуэты домов, пустынные улицы, деревья сквера, сбрасывавшие осенний лист. Небо полосовали лучи прожекторов.

Утром Совинформбюро сообщило: налет фашистской авиации на Москву отражен, сбито несколько бомбардировщиков.

Днем снова пошел побродить по городу. Все как и вчера. Решил навестить своего старого знакомого, который жил на улице Горького. У закрытого подъезда меня встретила немолодая женщина с противогазной сумкой через плечо. Спросила:

— Вам кого, товарищ командир?

— А разве без спроса нельзя?

— Нельзя!

Объяснил. Женщина наморщила лоб, видимо перебирая в памяти жильцов дома, и сообщила:

— Квартира закрыта. Хозяин на фронте, а семья в эвакуации…

Женщина строга, деловита, даже, кажется мне, неприветлива, подозрительно осматривала меня с головы до ног. Я улыбнулся, приложил руку к козырьку:

— Удачного вам дежурства!

Едва отошел от подъезда — патруль:

— Ваши документы.

Кобура пистолета старшего наряда, замечаю, расстегнута, двое красноармейцев предельно собраны, настороже. Правильно, готовы к возможным неожиданностям, которые, рассказывали мне, случались. Несмотря на жесткие меры, в город все же просачивались вражеские лазутчики, да и воровские элементы кое-где повылезли из своих щелей в поисках легкой добычи. Пока я размышлял таким образом, старший наряда, лейтенант, внимательно прочитал мои документы и, возвращая удостоверение, проговорил: