Константин Сорокин - Трудные дни сорок первого

— Вам надо запастись пропуском. В Москве сейчас без пропусков нельзя.

Погромыхивают трамваи, с шелестом катят по асфальту троллейбусы, автобусы, легковые машины. Торопливо идут прохожие, но нет обычной для столицы суеты, и шумы города будто приглушены. Строга Москва в эти осенние дни сорок первого года, сурова и напряженна ее жизнь. Только залы и платформы станции метро выглядят как обычно, в огнях, и поезда мчатся с прежними скоростями и шумом.

Время от времени отдельным вражеским самолетам все же удавалось прорваться к столице. Однако разрушений не видно. Если же, как было, скажем, недалеко от Кузнецкого моста, какое-то здание пострадает, его без промедления отремонтируют, приведут в порядок.

Вечером 1 октября меня вызвал к себе заместитель начальника Главного политического управления Красной Армии корпусной комиссар Ф. Ф. Кузнецов. У Федора Федотовича мне не раз приходилось бывать. Прекрасный это был человек! Неизменно внимателен, уважителен, корректен и прост. Мог, конечно, Федор Федотович и поругать, коли заслужил того, но и помочь всегда был готов.

На этот раз Кузнецов выглядел утомленным, был хмур, озабочен. Кратко осведомившись о самочувствии, сообщил:

— Противник начал новое наступление на Москву. Обозначились сильные удары с севера и юга, в обход столицы. Одновременно он активизировался и против центра Западного фронта. Обстановка складывается, я бы сказал, не просто тяжелая — угрожающая.

Он вышел из-за стола, прошелся по кабинету, затем остановился передо мной, доверительно положил руку на плечо.

— Думал дать вам, товарищ Сорокин, немножко передохнуть после Смоленска, а потом поручить одно важное дело, но не пришлось. Сейчас самое важное дело там, где решается судьба Москвы. Бросаем на фронт все, что имеем и что можем. Вы назначаетесь комиссаром 1-го гвардейского стрелкового корпуса резерва Ставки Верховного Главнокомандования. Это назначение — не понижение вас в должности. Прошу правильно понять: в эти тяжкие дни вы с вашим боевым опытом и знаниями очень нужны корпусу. Вы поняли?

— Да, Федор Федотович.

— Хорошо. Ваш корпус будет действовать на южном крыле московской зоны обороны и войдет в оперативное подчинение Брянскому фронту. Командиром корпуса назначен генерал-майор Дмитрий Данилович Лелюшенко. Командир думающий и твердый. Вы незнакомы с ним?

— Слыхал, но лично встречаться не приходилось.

— Ничего, — первый раз за время пашей беседы улыбнулся Кузнецов, — как пуд соли вместе съедите, так и узнаете друг друга. Я думаю, найдете с ним общий язык.

— Когда прикажете отправляться, товарищ корпусной комиссар?

— Не медля ни минуты. Генерала Лелюшенко вы найдете в Автобронетанковом управлении. Он сейчас там подбирает людей для штаба корпуса.

— Разрешите идти?

— Погодите. Ваша семья в Забайкалье?

— Да.

— Что пишут? Как они там, в чем нуждаются?

— Живут, как все… Впрочем, писем давно не получал.

— А по телефону не связывались?

— Сейчас, Федор Федотович, связистам не до частных переговоров граждан. Полдня на переговорном пункте Центрального телеграфа просидел, только время зря потерял.

Кузнецов вызвал адъютанта, приказал:

— Срочно соединитесь с Читой по ВЧ, к аппарату пригласите Сорокину Анну Алексеевну. Она работает в редакции окружной газеты.

Правду сказать, я несколько удивился: корпусной комиссар, обремененный огромной и ответственной работой, знает имя и отчество жены в общем-то не столь уж близкого ему человека, и даже место, где она трудится. Но именно таким был заместитель начальника Главного политического управления. Он считал, что командир, политработник должен все знать о своих подчиненных, чтобы уметь вовремя прийти на помощь, ободрить, вместе разделить и радость, и горе.

И вот адъютант доложил, что Чита на проводе. Редакция находилась рядом со штабом округа, и на приглашение Анны Алексеевны к телефону потребовалось не больше трех-четырех минут. Причем прибежала жена не одна, успела прихватить и детей — дочку Галю и сынишку Юру. Федор Федотович показал глазами на аппарат и вышел из кабинета.

Разговор с женой шел и радостный, и сдержанный. У нас в семье не было принято жаловаться на неудобства, на недостатки и неустроенность. Армейская жизнь, известно, кочевая. За годы воинской службы я с семьей, кажется, всю страну исколесил вдоль и поперек. Бывало, жили в удобных и благоустроенных квартирах, а случалось, и в землянках или в палатках ютились; порой по месяцу и даже дольше не виделись — различные сборы, учения, командировки… Всего было вволю. Поэтому и говорили сейчас в самых спокойных тонах: мол, беспокоиться нечего, все идет нормально. Другое дело — детишки. Они еще не научились сдерживать истинных чувств, не могли побороть столь естественного волнения. И я слышал, как на другом конце провода, за тысячи и тысячи километров, сдавленно всхлипывала Галя:

— Папа, папа, береги себя, папа! Мы ждем тебя!..

А девятилетний Юра не просил — требовал:

— Бей фашистов! Хорошенько бей гадов, папа!..

Когда разговор закончился, в кабинет вошел Федор Федотович.

— Боевых удач вам, товарищ Сорокин! — сказал он на прощание. — Информируйте о делах, потребуется моя помощь — прошу без стеснения. Но немца… немца остановить и разбить! Разумеется, общими усилиями.

От Кузнецова я отправился в Автобронетанковое управление, где и встретился с генералом Лелюшенко. Был он крепкого телосложения, с довольно крупными чертами лица, со скупыми жестами и спокойной, неторопливой речью. В общем весь его облик и манера держаться свидетельствовали: человек он обстоятельный, надежный, думающий. «Пожалуй, — решил я тут же и, к счастью, не ошибся, — сработаемся мы с ним быстро».

Лелюшенко окинул меня острым взглядом, спросил е заметным украинским акцентом:

— Как звать-величать?

Я ответил.

— Ага, запомнил. Вместе, значит, Константин Леонтьевич, в одной упряжке потянем воз?

— Получается так, Дмитрий Данилович. Война свела.

— Ладно, более подробно будем знакомиться позже, но вот что решим сразу. Зачем нам выкать, коли воевать бок о бок, а? Согласен? Отлично! Немедля и перейдем на ты. — Засмеялся, довольный. — Где твои вещи, комиссар?

— В гостинице.

— Забирай и догоняй нас. В дороге расскажу, что к чему и какой разговор был с Верховным. Дела нам с тобой, Константин Леонтьевич, предстоят жаркие!

Первая октябрьская ночь была тихой и не по-осеннему теплой. Тучи ползли низко, изредка брызгали мелким дождем. Наша эмка выбралась на шоссе Москва — Тула, и замелькали одна за другою деревни, села. Они здесь часты. Темные провалы улиц были безлюдны и неприветливы. Война погасила огни, заглушила веселые песенные хороводы…