Маргалит Фокс - Конан Дойль на стороне защиты [Подлинная история, повествующая о сенсационном британском убийстве, ошибках правосудия и прославленном авторе детективов]

Слейтер, не понимающий юридических следствий такого решения, впал в ярость. С типичной для него горячностью он решил сорвать заседание и телеграфировал участникам, что желает отмены суда. Это, в свою очередь, разъярило Конан Дойля. «Я думаю, его ум почти совсем помутился от всего пережитого, — заявил он в интервью. — Я говорил ему, что было бы крайне глупо даже думать об отказе, и настаивал, чтобы суд состоялся в любом случае, нравится это Слейтеру или нет». (Частным порядком, в послании к Рафхеду, Конан Дойль высказывался куда более нетерпимо: «Меня тянуло подписать петицию об исполнении изначального приговора».) Мало-помалу сторонникам удалось образумить Слейтера, и он согласился молча сидеть на своем месте.

Из-за того что суд не пересматривал изначальное дело, свидетельские показания позволено было дать лишь немногим. В итоге ни инспектор Пайпер, ни старший офицер Дуглас, сыгравшие влиятельную роль в расследовании убийства, не были допущены к повторному допросу, проводимому Атчисоном. «Я очень хотел бы увидеть инспектора Пайпера на свидетельской трибуне для дачи показаний, — сказал Парк, обращаясь к Конан Дойлю в начале того же года. — Этого человека, несомненно, мы могли бы заклеймить как лжеца чистейшей воды». Он добавил: «Слейтер нам описал, как его опознавали в полицейском участке. Дуглас брал каждого свидетеля за плечи, проходил вдоль строя опознаваемых, подталкивал свидетеля к каждому и спрашивал: „Это он?“ Когда свидетели подходили к Слейтеру, Дуглас давал им мощный толчок и неприкрыто кричал: „ Это он? “».

Племянницу мисс Гилкрист, Маргарет Биррел, к которой Ламби прибежала после убийства, тоже не пригласили давать показания — впрочем, ее свидетельства, как указывал Парк, мало чему помогли бы. «Она теперь скорее умрет, чем огласит имя, — говорил он. — Это повлекло бы за собой возможное повешение ее родственника и прочие ужасные вещи. Нет, она не раскроет рта».

За неимением этих свидетелей присутствие Хелен Ламби становилось жизненно важным, и после опровержений, с которыми она выступила в 1927 году, судьи собирались допустить ее к даче показаний. «Эта женщина, — объявил Атчисон, — хранит тайну». Однако найти Ламби нигде не удавалось. Она уехала из Питтсбурга, все усилия отыскать ее следы были тщетны. Позже выяснилось, что она живет в городке Пеория, штат Иллинойс, со своим мужем Робертом Гиллионом, который работал в местных угольных шахтах, и двумя дочерьми — Маргарет и Марион. В июне 1928 года газета Peoria Star опубликовала статью под заголовком «Судьба Слейтера в пеорийских руках».

«Вытирая мыльные руки о передник, — говорилось в статье, — худощавая и румяная миссис Гиллион показалась на пороге своего скромного домика на задах цирюльни, откликнувшись на долгий стук репортера. На полу кухни лежали охапки одежды, готовые отправиться в электрическую стиральную машину, которая работала в нескольких футах рядом. На каждый вопрос следовал готовый ответ „Это мое дело“».

Ламби отказалась участвовать. В декабре 1927 года, через два месяца после ее опровержения в Empire News , она разразилась новым заявлением, опровергающим предыдущее опровержение. Оригинал, написанный огромными детскими буквами, по правописанию и пунктуации мог бы посоревноваться с письмами Слейтера:

Я хочу отречься от заявления недавно публикованного в Газетах нет никакой правды в том заявлении. Коннан Дойль пользовался фальшивым заявлением я не стала бы винить другого человека Слейтер тот самый человек кого я видела выходящим из дома мисс Гилкрист я здоровая и в таком же уме как была на суде Если Слейтер сказал бы правду он не Невиновный

От Хелен Ламби теперь в США.

В письме к Конан Дойлю Парк только отмахнулся от нового заявления: «Ламби — переменчивая негодяйка, — писал он. — Полагаю, что [ее] мать здесь навестил некто озаботившийся тем, чтобы Хелен опровергла предыдущее интервью. То могла быть полиция Глазго или кто-то из заговорщицкой клики Биррел — Чартерис. Ламби не продержалась бы под пристрастным повторным допросом».

Когда Ламби пригласили в Шотландию на апелляцию, она заупрямилась. По закону нельзя было потребовать ее возвращения, и дело слушалось без нее.

Судебная процедура по обжалованию дела продолжилась 9 июля 1928 года. В числе свидетелей, выступавших в защиту Слейтера, был Уильям Рафхед — для своей книги «Суд над Оскаром Слейтером» он некогда интервьюировал Джона Адамса, первого врача на месте преступления. Доктор Адамс умер в 1922 году, и Рафхеду позволили давать показания по тому интервью: «Учитывая виденные им увечья, он выразил мнение, что молоток не мог иметь никакой связи с убийством, — сказал Рафхед. — Он сказал, что сначала посмотрел на голову, увидел раны, и затем подумал, нет ли в комнате чего-то похожего на предмет, которым их могли нанести. Оглядевшись, он заметил этот стул, обыкновенный викторианский стул, и увидел, что задняя ножка „сочится“ — как он мне это описал — кровью».

Судебный пристав Джон Пинкли приехал из Америки рассказать, что произошло во время слушаний по экстрадиции, когда он вел Слейтера мимо свидетелей:

Вопрос. Могли ли Ламби или Барроуман подумать, что человек, прикованный к вам наручниками, не является взятым под стражу?

Ответ. Я не представляю, как это могло бы про- изойти.

Вопрос. Уверены ли вы, что [Ламби] видела, как вы проходили по коридору с заключенным?

Ответ. Должна была.

Вопрос. Если не была слепой?

Ответ. Да.

Признанной звездой слушаний был адвокат Слейтера, Крейги Атчисон. Обращаясь к судьям, он говорил около 14 часов, анализируя все аспекты расследования, задержания и судебных разбирательств. Конан Дойль обрисовал эту сцену для Sunday Pictorial ; нужно отметить, что даже в 1928 году его описание проникнуто викторианской идеей насчет взаимозависимости физиогномики и свойств личности.

Три дня я сидел на адвокатских местах в суде. Три дня солидная коллегия из пяти шотландских судей сидела позади меня. Три дня мои глаза созерцали только одного человека перед моим лицом и толпу зрителей позади него. Но этот один человек стоит созерцания.

Это пиквикская фигура. Его лицо покрыто младенческим румянцем, глаза цвета незабудок тоже могли бы принадлежать младенцу. Лицо тяжеловато, но привлекательно и к тому же свежо, от впечатления слабости его спасают решительные, твердо сжатые губы.

Да, он говорил ровно 14 часов, распутывая сложности одного из самых замысловатых дел.

Расследование было искусным в самой высшей степени. Это чудеса анализа. Яснее всего я помню эти голубые глаза и небольшие пухлые виртуозные руки.

Он говорит и говорит своим мягким, мелодичным голосом, разъясняя все сложности. Пухлые виртуозные руки подчеркивают нужную мысль. Вот протест от судей. Голубые глаза выражают боль и удивление. Взлетают пухлые ручки. И вновь мягкий голос подхватывает повествование…