Ludmi Nuez - Моя жизнь — что это было?

Была середина июля. В том же районе (Fuencarral), где я жила, увидела на столбе объявление, что фабрике по изготовлению авторадио требуется уборщица на месяц (на замену постоянной, ушедшей в отпуск). Я тут же пошла на фабрику, кадровик спросил, есть ли у меня разрешение на работу, я ответила в том духе, что, если бы оно у меня было, то я — инженер с высшим образованием, — наверно, к ним бы не пришла. Он сказал, что желающих много (кто бы сомневался — обычная вещь в Испании), что позвонит «por la tarde». Обычный ответ. Но он позвонил! Сказал, что берёт меня, потому что хочет мне помочь. (В общем, так тогда относились ко всем бывшим советским, благодаря Горбачёву, освободившему мир от напряжения холодной войны).

На фабрике я убиралась в цехах, кабинетах, по всей территории; там я узнала, что 8-часовой рабочий день — это, когда вкалываешь все восемь часов с маленьким 15-минутным перерывом на перекус, а не так, как было в Союзе, где за восемь часов успеваешь и поговорить по телефону, и поболтать (а кто-то покурить не раз), в общем, расслабляться неоднократно.

Дважды из кабинета мне удалось позвонить в Москву, поговорить пару минут с дочкой. (Я так пиратствовала, потому что звонки в Москву были очень дорогие).

По окончании месяца моей работы мне очень хорошо заплатили и премировали часами фабричного производства.

Была середина августа 1991 года. Трёхмесячная виза скоро заканчивалась. Мне нужно было решать вопрос о возвращении или невозвращении. Я ломала над этим голову. И вот — 19 августа — путч в Москве. И я принимаю решение: иду в Красный Крест, вижу огромную очередь на улице, состоящую, главным образом, из арабов и африканцев, прохожу мимо очереди, захожу внутрь, подхожу к окошечку, беру бланк, заполняю и… подаю заявление на предоставление политического убежища. Всё! Решено и сделано! (И без всякой очереди — добавлю я).

Меня, конечно, страшит невозможность выезда и скорой встречи с дочкой. Я звоню Юле, сообщаю о решении. Она в ужасе. Я успокаиваю её тем, что мне будут платить пособие, я буду работать, и я смогу высылать ей всё, что нужно, а нужно там было всё, не было ни еды, ни одежды, ни денег. Да, именно это было моим оправданием оставления Юли одной, ведь в монастырь она так и не уехала.

Скоро мне выделяют пособие — 40 тысяч песет (где-то 300евро). Я ищу очередную работу. И нахожу её довольно быстро: меня берут посудомойщицей в аргентинский ресторан «Beef Place» — опять же помогла моя национальность и ещё, наверное, приятная внешность (управляющим ресторана был моложавый француз).

Трудненько мне было на этой работе, скажу я вам. Темп нарастания груды грязных тарелок не давал возможности передохнуть, было жарко от двух посудомоечных камер, и нужно было, как на конвейере, выполнять три-четыре фазы операций. Я работала в вечернюю смену — самую загруженную, начинала в полчетвёртого и заканчивала в будни около 12ти ночи, а в пятницу и субботу — в 2—3 утра. Я проклинала своё правительство, вынудившее меня — специалиста с высшим образованием, зарабатывать себе и дочке на жизнь такой физической нагрузкой и в среде полуграмотных испанцев.

Но оно того стОило! В октябре вышло постановление испанского правительства о легализации иммигрантов, и в Красном Кресте, куда я иногда ходила помогать с переводом другим русским иммигрантам, мне сказали, что для тех, кто приехал в Испанию до июня 91 года и имеет преконтракт на работу, может получить разрешение на работу и вид на жительство — при отказе от прошения об убежище. Мне оставалось просить своего управляющего сделать мне контракт. И он, не сразу, не спеша, но всё ж его сделал! И я отказалась от своего прошения, подала документы и стала ждать решения.

Да, я написала Франсиско, что я в Испании, сказала, что, если он хочет приехать в Испанию, то я буду собирать деньги на билет ему; когда соберу — правда, не знаю, но через год точно соберу. Он ответил, опять упрёками, что я это сделала, не считаясь с его мнением, и что он не собирается приезжать в Испанию, где его по приезде поместят в лагерь для перемещённых лиц, откуда он всё равно не сможет со мной видеться (в общем — бред!) Мне даже стало его жалко, но и только!

День, когда я получила документ о виде на жительство с правом на работу, был самым счастливым с момента смерти мамы. Это был февральский день 1992 года. Я могла поехать в Москву и увидеть мою дочь! И можно было подумать о менее тяжёлой и непрестижной работе! Один мой друг (из бывших туристов) Хайме из Барселоны познакомил меня с сирийским арабом Саидом, у которого было несколько бизнесов в Кастельоне, небольшом городе на берегу Средиземного моря, с целью устроить меня к нему на работу в офис. Для этого в какой-то апрельский день Хайме приехал за мной в Мадрид и отвёз в Кастельон. Мы договорились, что я приеду к Саиду в Кастельон после моих каникул и поездки в Москву в мае. Хотя мне было жаль расставаться с Мадридом, где у меня были друзья, и уезжать в какой-то провинциальный город. И мне было вдвойне жаль, потому что я уезжала от человека, в которого была влюблена.

Да, с октября я встречалась с Анатолием, иммигрантом из Белоруссии, где он был инженером на заводе, а в Мадриде работал на сносе старых домов. Познакомились мы летом в греческой православной церкви, и поначалу у меня не возникло никаких эмоций по отношению к нему, и не удивительно, ведь блондины меня как женщину не привлекали, да и моложе меня он был на целых 10 лет (правда это не было особенно заметно). Просто иммигранты в период своей адаптации в незнакомой и нелёгкой жизни нуждаются в поддержке. И моя приятельница Ира, у которой я тогда жила, пригласила его на чей-то в её семье день рождения. Но это было летом и до октября я его и не вспоминала. И вдруг под каким-то предлогом он мне позвонил, мы встретились и …началось. Мы влюбились друг в друга и первые месяцы были просто как наэлектризованные: каждое прикосновение вызывало желание. По воскресеньям мы обычно всей русской компанией собирались в квартире, где я снимала комнату. Толя играл на гитаре, и мы пели и ещё много смеялись. В общем, мы хорошо и весело проводили той зимой наши выходные. Кажется, я никогда ни прежде (не считая моментов молодости), ни потом столько не смеялась, ведь вроде мне это было не свойственно.

Но Толя был женатым человеком с двумя детьми, и его семья ждала от него приглашения для приезда в Испанию. А в Испании он находился уже третий год. С одной стороны, он не спешил приглашать к себе жену с детьми, к тому же все обещали, но никто из испанцев не спешил помочь ему с приглашением. А экономическое положение везде в бывшем Советском Союзе было таким плохим, что детей обязательно надо было привезти. И вот я попросила свою аргентинскую приятельницу, с которой мы работали, сделать для толиной семьи такое приглашение. При этом я понимала, что с её приездом отношения наши должны закончиться, я бы никогда не стала делить с кем-то мужика, тем более, на вторых ролях. Да нет, об этом не могло быть и речи, хотя Толя уговаривал меня не уезжать. Поэтому мой предстоящий переезд в Кастельон должен был стать логичным завершением наших отношений. Понимать понимала, но мне это далось с большим трудом. И когда я уже была в Кастельоне, а его семья в Мадриде, он слал мне письма, в которых всё писал о своих чувствах и о том, что благодарен мне за те незабываемые дни, что провёл со мной. А у меня сердце плакало…