Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

В 1925 году я вступил в пионерский отряд. Это было значительным событием в моей жизни. Пионеров в городе тогда было очень мало. Отголоски идейной классовой борьбы еще не затухли в ту пору, и эта борьба по-своему, но [33] довольно жестко преломлялась в сознании детей и подростков. Однажды, когда я с товарищем возвращался с пионерского сбора, нас подловила компания великовозрастных нэпмановских сынков. Быть пионером в ту пору было небезопасно. Схватив нас за галстуки, верзилы, издеваясь, стали затягивать их. От удушья я начал терять сознание. Выручили рабочие, которые возвращались после смены с Волжского чугунолитейного завода. Так на собственном опыте я постигал, какой смысл заключен в красном цвете пионерского галстука.

В те годы в Саратове перебывало немало именитых людей. Я слушал на митингах выступления М. И. Калинина, А. В. Луначарского, К. Е. Ворошилова, В. В. Маяковского, не всегда понимая, конечно, смысла сказанного. Но я чувствовал темперамент ораторов, ощущал приподнятую, возбуждающую атмосферу митингов, и мне казалось, что я понимаю все наравне со взрослыми.

Жизнь заставляла нас, подростков, быстро взрослеть. У меня хватало времени после занятий в школе, наскоро перекусив, мчаться в другой конец города на занятия радиокружка. В то время начала работу широковещательная станция «Коминтерн», и я, собрав свой первый детекторный приемник, ликовал, наблюдая, как родные с интересом слушали голос Москвы.

Огромную роль в моем воспитании сыграл дядя (со стороны матери) Александр Васильевич Руднев. Это был известный в Саратове мастер токарного дела. В технике для него не было загадок. Как я понимаю, по теперешней терминологии он был наладчиком высочайшей категории — таких специалистов в городе в ту пору было немного, и на заводах к дяде относились с большим уважением. Ныне в музее саратовского завода «Серп и молот» памяти этого человека посвящена специальная экспозиция.

Отца я не помнил — он жил где-то под Саратовом, у него была своя семья. Мать вышла замуж вторично. Мои отношения с отчимом были довольно сложные. Я внутренне замкнулся, все больше отходил от дома. Постоянно близким мне человеком, к которому я неизменно сохранял в душе привязанность, был Александр Васильевич Руднев. Забот у него хватало, но мне он всегда уделял много внимания. Он привил мне любовь к технике. Он же первый безоговорочно одобрил мое увлечение авиацией. Это был одаренный человек. Будучи по профессии токарем очень высокой квалификации, он небезуспешно занимался и живописью. Любое дело он делал неторопливо и красиво. [34]

После окончания школы я поступил на завод учеником токаря и стал рабочим завода «Сотрудник революции». Учили меня токарному делу опытные мастера Казаков, Турулин и Коровин. Не торопились, говорили: «Привыкай. Мы годами стояли в учениках». Но я чувствовал, что могу овладеть токарным делом в более короткие сроки. Стал почитывать специальную литературу, научился править резцы и закаливать их. Вскоре я был поставлен основным сменщиком на токарном станке «русская самоточка».

С работой я справлялся успешно. Мне стали доверять обточку корпусов насосов двигателей. Работа считалась сложной, с применением специальных оправок. Меня переполняло удовлетворение, когда слесари забирали у меня корпуса для сборки и подгонки, поощряя меня словами: «Молодец, Борька! Давай шевелись!»

На заводе я вступил в комсомол. Мы боролись за выполнение плана и за высокое качество сделанных нами деталей. Как-то друзья принесли в цех заводскую газету и показали фотоснимок. На снимке я был изображен во время работы за станком, и стояла подпись: «Молодой токарь-ударник комсомолец Борис Еремин». Эту газету я берег очень долго.

Однажды мою работу посмотрел дядя. При нем я чувствовал себя неловко, мешало напряжение и в движениях появлялась стесненность. А. В. Руднев посмотрел выточенную мною деталь и заметил:

— Ничего! Будешь токарем. Не мельтеши, не суетись, делай все основательно и вырастешь в мастера.

Я знал, что дядя скуп на похвалы, но тут он меня просто обескуражил. Про меня уже в заводской газете пишут, а он — «будешь токарем…» Позднее я понял, что до настоящего мастерства путь очень долгий. Помню, как однажды в нашем верхнетокарном цехе старые мастера завели спор. Потом на одном из станков поочередно стали вытачивать деталь сложной конфигурации. При этом никто не пользовался шаблонами и промерами — все делалось на глазок. Потом, когда детали стали промерять, выяснилось, что каждая из них полностью соответствовала чертежу. Это был урок подлинного мастерства, и нам, молодым рабочим, он запомнился надолго.

В конце 1930 года наш завод получил срочный заказ на изготовление запасных частей к тракторам. Работали в три смены. Самой тяжелой для нас, молодых рабочих, была ночная смена. Всю ночь надо было точить чугунные болванки, затем нарезать из них поршневые кольца. Утром, после [35] смены, припудренные въедливой чугунной пылью, выходили мы из цеха и в течение всего дня сплевывали темную слюну. Питались тогда скромно, но не унывали. Я стал неплохо зарабатывать, получал 54 рубля — по тем временам это было для семьи ощутимой поддержкой.

Счастливые дни выпадали, когда дядя и его друзья брали нас, молодежь, с собой на рыбалку. Ловили рыбу на острове Зеленый под Саратовом. Стерлядку брали на закидушки. В озерах острова в ту пору водились жирные лини. Варилась уха, шла неторопливая беседа умудренных жизнью людей. Здесь были и юмор, и рассказы о прошлом. Я сидел у костра, слушал, пока усталость не одолевала, и незаметно погружался в дремоту. Хорошо!

В те годы в Саратове началось строительство новых крупных промышленных объектов, жилья, клубов. Заводские комсомольцы активно участвовали в этом строительстве. Помню, рыли котлованы под фундаменты зданий, разгружали баржи. Из заводских комсомольцев создавали группы и отправляли в районы для охраны хлеба от кулаков. Тогда, в начале тридцатых, кулаки нередко сжигали амбары с хлебом, стреляли в рабочих-уполномоченных. Во всем, что происходило в те годы в стране, мы принимали активное участие. В то время я уже накрепко «заболел» авиацией.

На окраине Саратова в районе Солдатской слободы часто проходили полеты самолетов Р-1. Жил я не очень далеко от слободы и вместе с другими ребятами бегал смотреть на полеты. Механики после полетов удостаивали нас чести подраить самолеты. Мы вооружались обтирочным материалом и с большой ответственностью наводили чистоту.

Я стал посещать небольшую мастерскую в центре города, где конструировали и клеили детали планеров. Это увлечение было стойким и в период работы на заводе. Когда мне было лет семнадцать, на завод приехала агитбригада с призывом к молодежи идти в авиацию. Я со своим товарищем Колей Заболотным попросил у наших комсомольских руководителей дать рекомендации для поступления в авиационное училище. Директор завода долго отказывал, говоря: «Что с ними делать? Только-только токари в них проклюнулись, а теперь отдавай их…» Но в конце концов отпустил. По комсомольской путевке мы прибыли в Вольское объединенное летно-техническое училище. Летную группу — будущих пилотов — к тому времени уже набрали. [36] Нас спросили на комиссии: «Борттехниками хотите быть?» Откровенно говоря, в тонкости авиационных специальностей мы тогда не вникали. Интересовало лишь одно. Я сказал: «А борттехник летает?» «Летает». «Тогда согласны» — отвечали мы с Колей. Прошли медосмотр. Потом — экзамены. Я сдал, а Коле пришлось возвращаться на завод в Саратов.