Борис Ерёмин - Воздушные бойцы

Собрались на аэродроме: Баранов, Вербовский, Боянов, Федоров, Лепешин, я и техники. Слушая товарищей, я начал ощущать войну как реальность, хотя сведений по-прежнему было мало. Боянов утверждал (уже услышал от кого-то), будто фашистов в «ряде мест уже погнали на запад». Вербовский вроде бы слышал, что под Одессой высадился воздушный десант гитлеровцев. Баранов молчал и на эти сообщения никак не реагировал. Я сам вообще еще толком ничего не слышал и потому тоже молчал. Потом пошли уже более конкретные вопросы: будут ли отправлять семьи? [12] как? куда? когда? дадут ли нам новые самолеты? когда? В тот самый первый день войны я и увидел впервые в нашем небе самолеты с крестами. Группа немецких бомбардировщиков шла высоко стороной, и, прежде чем мне удалось рассмотреть кресты, я внутренне, каким-то десятым чувством, ощутил, что самолеты — чужие. Это и было первой осязаемой реальностью начавшейся войны.

В тот день мы убрали с аэродрома все учебные самолеты на полевые площадки. Занимались маскировкой. Наш мирный аэродром преобразился: исчезло все лишнее, машины и постройки перекрашивались в защитный цвет. В первый день войны наш аэродром немцев почему-то не интересовал: бомбардировщики противника я видел, но они все время шли стороной.

Утром, когда после прихода посыльного я торопливо собирался на аэродром, я еще не знал, что в моей холостяцкой комнате в авиагородке мне больше не жить. Аэродром стал моим домом с первого дня войны. В последующие дни некоторых летчиков иногда отпускали на несколько часов в авиагородок, главным образом для того, чтобы они помогали эвакуироваться своим семьям. Для эвакуации семей был подан эшелон. Пару раз и мне предлагали съездить в авиагородок, чтобы собрать и погрузить свои вещи, но я эти отпущенные мне часы отдавал кому-нибудь из моих семейных друзей. И от них же узнавал, что делается в авиагородке. Все же однажды накоротке побывал дома, какие-то вещи запаковал, попросив соседей погрузить их вместе с вещами других жильцов.

В первый же день из состава истребительных эскадрилий полка на аэродроме была выделена дежурная группа для перехвата вражеских самолетов, которые шли на восток. На ночь мы устраивались тут же, около самолетов, в маленьких шалашиках. Пожалуй, во всем полку только мы — небольшая группа летчиков-истребителей, выделенных для перехвата и прикрытия, — находились в ожидании определенного дела. Положение остальных было не столь ясным.

Вскоре пришло известие, что наш авиаполк перебазируется в Ростов-на-Дону для переучивания на новой материальной части. В Одесском военном округе из нашего полка остается лишь группа истребителей во главе с капитаном Николаем Барановым. Состава группы я не знал. Подумал, что скорее всего меня там нет: Николай Баранов служил в другой истребительной эскадрилье. [13] Пошел к Баранову. Николай был озабочен: он теперь командовал пусть небольшой, но отдельной группой истребителей, которой — это было всем ясно — в любой момент предстояло вступить в бой. Полковое командование было занято хлопотами, связанными с перебазированием полка, а наш полк, как я упоминал, был весьма пестрым и громоздким хозяйством. Довоенные полки вообще были большие, а в нашем 160-м резервном полку, если брать только самолетный парк вместе с учебно-тренировочными машинами, то их набралось бы около сотни. В той обстановке Николаю Баранову сразу пришлось решать многие вопросы самостоятельно.

Я понимал, что, несмотря на наши дружеские отношения, Николаю сейчас не до сантиментов, поэтому сказал коротко:

— Николай, я в Ростов не поеду. Оставь меня в своей группе.

С мнением Баранова в полку считались, поэтому главным для меня в той ситуации было добиться его согласия.

— Хорошо, — ответил Баранов, — решим у начальства… Дежурь пока.

Такая неопределенность меня не устраивала, я сразу решил добиться полной ясности. Поэтому напомнил Баранову, что я — холостяк. Я считал, что это — большой козырь в сложившейся ситуации.

— Ну и козырь! — рассмеялся Николай, однако я почувствовал, что моя просьба не повиснет в воздухе, и успокоился.

Меня действительно зачислили в эту группу.

Личный состав полка погрузился в эшелон и отбыл в тыл. Я попрощался с друзьями-сослуживцами — Ботяновским, Кулагиным, Кучерявым, Крутовым, Хренкиным, Устиновым. Семена Ботяновского я больше никогда не увидел: в сорок первом году он погиб в воздушном бою под Таганрогом. В воздушных боях погибли и некоторые другие мои товарищи по 160-му резервному авиаполку.

Наша оставшаяся группа продолжала дежурить. Периодически мы вылетали на прикрытие железнодорожных станций Хировка, Знаменка, Шестаковка, но боевого столкновения с противником не имели. Связь была неустойчивая, сообщения постов ВНОС запаздывали, поэтому и мы часто вылетали с опозданием, а организовать постоянное патрулирование не могли из-за малочисленности нашей группы. Пока мы несли дежурство и совершали свои вылеты, определился и окончательный состав истребительной группы Баранова, [14] которой предстояло нести на себе основную боевую нагрузку на нашем аэродроме.

Я не просто хорошо знал Николая Баранова и его семью — жену Аню и сына Артура. Мы были друзьями в последние предвоенные годы и, начав вместе воевать в июне сорок первого года, сблизились еще больше. Николай Баранов был опытным, основательным, надежным человеком и отличным летчиком. В пашем полку перед войной он занимал должность командира эскадрильи и, пожалуй, из командиров эскадрилий был наиболее авторитетным. Я же перед войной был помощником командира другой эскадрильи, Думаю, не случайно именно Баранова назначили командиром нашей группы, поскольку он обладал совершенно очевидными командирскими данными. В условиях некоторой оторванности от других истребительных частей и от вышестоящих штабов (а группе предстояло действовать именно в таких условиях), в условиях той неразберихи и недостаточной информированности о ходе дел на фронте, которые сложились в начальной стадии войны, одной личной смелости для командира было бы недостаточно. Командовать группой мог умный, инициативный, вполне самостоятельный и зрелый человек. Николай Баранов отвечал всем этим требованиям.

Обстановка на фронте осложнялась с каждым днем. Мы это чувствовали по многим характерным признакам. Главными из них были повышенная интенсивность движения эшелонов по железным дорогам и частота налетов немецкой авиации.

Дежурство наше было непрерывным. Четыре — шесть летчиков постоянно находились в боевой готовности номер один. Сидишь часами в кабине, стиснутый ремнями, и ждешь команды. А ее все нет и нет. Тело затекает. Приспосабливаешься, меняешь положение — от вертикального до положения полулежа, вытягиваешь ноги за ножные педали в пределах зазоров между ремнями и телом. По нескольку раз в день идут дожди. Короткие летние дожди не освежают: духота невыносимая. Самолеты противника на больших высотах спешат к Днепропетровску, Харькову, Киеву, Полтаве. Команду на взлет воспринимаешь как избавление от муки многочасового бесплодного сидения в кабине. Взлетаешь, набираешь высоту. Выжимаешь из «ишачка» все, на что он способен, и при этом каждый раз убеждаешься, что безнадежно отстаешь от немецких самолетов. Некоторые летчики нашей группы уже встречались с бомбардировщиками и разведчиками противника. Немецкие бомбардировщики [15] в те дни часто ходили без прикрытия, от атак наших истребителей отбивались огнем стрелков. Потери были взаимными. Но мне в течение первых дней встретиться с противником в воздухе не удавалось.