Александра Элбакян - Автобиография

Так что в дипломной работе я использовала нейронные сети, а именно карты Кохонена и сеть с обратным распространением ошибки еще задолго до того, как это стало мэйнстримом. Электроэнцефалограмма мозга проходила через преобразование Фурье и его параметры подавались на вход нейронной сети, которая обучалась на распознавание конкретного человека.

Закончив университет в 2009 году, я решила продолжать обучение в США, а именно, поступить на PhD программу по специальности нейроинженерия. Тогда в Интернете публиковалось много статей на тему: как уехать из России и учиться в США, и я думала, что смогу повторить этот путь.

Когда я рассказала маме о том, что хочу стать биоинженером и учиться в Америке, она одобрила мой выбор. Она ответила, что и сама когда-то увлекалась чтением научно-популярных советских журналов (еще мама обожала научную фантастику: у неё была целая библиотека научно-фантастической литературы) Она мечтала поступить в медицинский, чтобы изобрести эликсир бессмертия.

Однако её мать, то есть моя бабушка, была против.

Баба получила специальность «инженер-геодезист» и работала в шахте маркшейдером. С работой у неё были связаны разные мистические истории, которые она умела интересно рассказывать. Я так не умею.

Одна из историй, которая мне запомнилась, была следующая.

Как-то раз один горняк передвигался по шахте, и вдруг услышал страшный загробный голос: УУ-У-ХОДИ! УХОДИ! От испуга он побежал, и через некоторое время в том месте произошел обвал. Хозяйка Медной Горы его предупредила — сделала вывод бабушка.

Еще одна история, которая мне запомнилась, была о стажерке. Ей приснилось, как её накрывают белым покрывалом. И действительно, эта стажерка погибла.

Баба была страстно увлечена толкованием снов и каждый раз, когда мы приходили к ней, спрашивала: а что вам сегодня снилось? После этого она смотрела толкование в своем соннике, который был написан от руки. Сны часто сбывались. Но я никогда не придавала этому никакого особого значения: еще в детстве я читала советские научно-атеистические книги, где все подобные чудеса объяснялись рационально. Например, вещие сны объяснялись тем, что во время сна мозг человека продолжает думать, а следовательно, может логически предугадать какие-то события. То есть все сны — это работа подсознания.

Услышав, что мать собирается поступать в медицинский, её отец, то есть мой дед, одобрил такое решение:

— Профессия хорошая, — сказал он — будешь сидеть в поликлинике в белом халате, выписывать справки и ничего не делать.

— Врач — это от слова врать — возразила бабушка. Она терпеть не могла врачей, и так как главной в семье была она, мама отправилась изучать, как работают электронные вычислительные машины, то есть стала программистом.

К моменту нашего с ней разговора о моем дальнейшем обучении за границей, она стала уже очень хорошо зарабатывать как программист. Поэтому она легко спонсировала мою поездку за рубеж в Италию, как и все остальные поездки.

В Италии в то время проходил международный семинар по нейрокомпьютерным интерфейсам.

Тех, кто приехал на семинар без своего жилья, поселили в общежитие. Я жила вместе с девушкой из Ирана, которая носила традиционный хиджаб и несколько раз в день молилась Аллаху. Тогда для меня было очень удивительно: как религия может сочетаться с наукой? На мой вопрос о том, как ислам объясняет эволюцию, она очень спокойно ответила, что если эволюция живых существ и происходит, то по воле Аллаха и потому что он так задумал — поэтому никаких противоречий нет.

Я попала в команду аспирантов из Голландии, которые делали игру Bacteria Hunt. В этой игре надо было силой мысли двигать бактерию. Я участвовала в дискуссиях, которые в нашей группе были довольно жаркими — другие команды жаловались, что мы очень громко и бурно обсуждаем проект и мешаем остальным. Также я писала код на Матлабе, который анализировал электроэнцефалограмму мозга и определял, когда человек смотрит на виртуальный джойстик. Я оценивала свой вклад в коллективную работу группы как довольно большой, однако в итоговой научной статье меня поставили где-то в конце списка авторов, а себя эти ребята записали вперед. Что было довольно обидно, и мне, на тот момент, казалось несправедливым.

Вернувшись в Казахстан, я стала рассылать своё резюме в разные заграничные научные лаборатории, как советовали делать те, кто уехал за рубеж. В конечном итоге я начала переписку с лабораторией Каплана из Москвы и с другой лабораторией в Германии, университета Фрайбурга.

Каплан поговорил со мной по телефону и удивленно спросил: кто в Казахстане занимается нейрокомпьютерными интерфейсами? Я ответила, что занимаюсь я. Я поняла, что в его представлении это должна была быть какая-то лаборатория с профессором, самостоятельно я до этого дойти просто не могла. Это меня задело.

У меня никогда не было никаких менторов, наставников, просто в силу своего характера я всегда была самостоятельной. Может быть потому, что я эгоистка, как охарактеризовала меня одна преподавательница в ВУЗе.

Я подумала, что лаборатория Каплана готова меня принять, собрала вещи и приехала в Москву. Однако оказалось, что для Каплана и его подчиненного Шишкина, с которым я вела переписку, мой приезд был полной неожиданностью и ни к какой научной работе меня пристроить они не могут.

После общения в лаборатории я зашла в одну из аудиторий МГУ ради интереса, где сидели студенты-магистры. Преподаватель задал какой-то простой вопрос, что-то вроде чему равен косинус угла Пи/2. Я ответ знала еще с математической школы, а студенты молчали.

Так как в лабораторию Каплана меня не взяли, я принялась рассылать своё резюме на вакансии программиста в разные организации Москвы. На тот момент мне было 20 лет и несмотря на то, что в дипломе у меня были практически одни пятерки, за исключением предметов вроде Истории Казахстана, на резюме никто не откликался, кроме организаций с совсем ужасными условиями работы. Надо отдать должное: в итоге мне все-таки предложили работу в паре-тройке нормальных мест, но после очень долгих поисков.

Тем временем я написала еще одной ученой, которая общалась в Интернете на российском форуме по нейронаукам, с вопросом: не могут ли они взять меня в лабораторию? Она работала в Росийской Академии Наук в Институте Высшей Нервной Деятельности. В лаборатории помимо неё работали еще пара сотрудников, заведующий-профессор и его сын лет сорока.

— У нас тут феодальный строй, — вздохнула женщина — научные должности передаются по наследству.