Шэрон Лоуренс - Джими Хендрикс, Предательство [Интимная история преданной музыкальной легенды]

— Поправляешь здоровье? Ты заболел? — спросила я.

— Ну, я поплавал в океане и поранил ступню об острые кораллы. Дружище, это чертовски больно! Колит, ты не поверишь! Я обратился к врачу, чтобы он вытащил одну из этих больших иголок, которая, по–видимому, осталась в ноге, эти занозы всегда меня пугали в детстве, я боялся умереть от инфекции. Врач сказал мне: "Ложись в кровать и не вставай с неё". Меня сильно лихорадит. Но у меня есть время подумать. И я много думаю. Реэволюцианирую, как ты всегда говоришь в таких случаях.

Я хмыкнула.

— Это хорошо, разве не так?

— Реэволюционировать — это больно! — возразил он мне. — Я увидел Джеффери с другой стороны, увидел всех этих пройдох, крутящихся вокруг моего отца, да и самого себя увидел, стоящим в стороне.

По его тону я поняла, что разговор может затянуться, и не знала как прервать его.

— Помнишь, я тебе рассказывал про двух малышей? Я показывал тебе фотографию маленькой девочки? Я обязан что–то сделать для них, что–то правильное, увлечь их, знаешь. Я не могу заниматься воспитанием, будучи всё время в дороге. Понимаешь, я должен видеть их, поддерживать их.

— Понимаю.

— Вот о чём я сейчас, находясь здесь, думаю и когда я был в прошлом месяце в Сиэтле, многое там переменилось, о многом было сказано…

Вдруг, он замолчал. Сначала я подумала, что прервалась связь. Но вот он снова заговорил, и голос его звучал тихо и тревожно:

— Там было наготовлено много всякой еды, много людей, старых моих друзей, родственников, людей, которых я никогда прежде не видел. Отец, его новая жена, японка, на дисплее — моя фотография, мои плакаты по стенам и всё такое. Да они все от одного моего аккорда в восторге. Затем отец подходит ко мне и говорит о деньгах. Как, что, да как мой бизнес. О Майке Джеффери он знал только, то, что когда нужны были деньги, достаточно было одного звонка ему в офис. И я тебя спрашиваю, если я ни чёрта не разбираюсь во всей этой требухе, какого чёрта он лезет в неё? И тысячи лет не хватит разобраться в этом.

— Дома можно отдохнуть, прийти в себя, — прервала я его.

— Да уж, — воскликнул он. — В точку! А знаешь ли ты, какой был первый его вопрос? Составил ли я завещание и если да, то не забыл ли я упомянуть его в нём! Сколько мне лет? Двадцать семь, не так ли? Он вдвое старше меня, и хочет быть моим наследником!

Здесь он остановился, вздохнул и продолжил:

— Я полагаю, они все хотят моей смерти.

— Пойла для свиней! — эхом откликнулся его голос в трубке, — вот чего они достойны…

Он рассмеялся, но это был горький смех. Это был грустный звонок.

Хендрикс покинул Гавайи ради нестерпимой жары душного августовского Нью–Йорка. Он позвонил мне рассказать, что его студия совершенно готова, что оборудована она новейшими микрофонами и все его технические идеи воплощены в жизнь.

— Должно быть, ты единственная рок… гм… звезда, у кого есть своя собственная студия, — сказала я, и тут же почувствовала ужасную неловкость, потому что я вообще избегаю понятия "звезда" по отношению к Джими, сам он никогда себя не соотносил с этим понятием.

— Если Эд Чалпин будет действовать в том же духе, я недолго останусь её владельцем. Он очередной раз подал на меня в суд. Временами я на седьмом небе от счастья, думая о своей студии, а временами это меня пугает. Я не могу успокоиться. Меня тянет на студию, а я привязан к Джеффери. Знаешь, совершенно не вовремя, но нам надо ехать на остров Уайт. Фестивали, — сказал он с отвращением, — это чья–то плохая шутка.

Раньше Хендрикс верил в девиз "мир, любовь и музыка" этих массовых ритуалов, теперь же иллюзии рассеялись и он рассматривал их как огромные денежные вложения, которые оборачиваются миллионами прибыли устроителям и сомнительным удовлетворением для участников. И тут же он с грустью признался:

— Мне самому следовало бы распоряжаться деньгами. Платить зарплату и делать миллион всяких других вещей. Я тебя не надоел? Я сам себе надоел!

Я сказала ему, что в отпуск собираюсь провести в Англии и Франции:

— Подумываю, не поехать ли и мне на остров Уайт, но Джими, ты считаешь, этого делать не стоит?

Он тут же меня поддержал:

— Лучше если мы встретимся в Лондоне, отошлём туда группу, а сами пойдём в кино и поедим попкорна!

Я прыснула и сказала:

— Нет, сперва ты поедешь туда, тогда у тебя будет, на что купить мне билет в кино.

— Вообще–то я собирался на остров Уайт.

В его голосе прозвучало, будто он стоит перед неразрешимой дилеммой.

— Видишь ли, я хотел им предложить что–то совершенно особенное. Они все ждут выступления моей новой группы, но она ещё совсем сыра. Я не должен об этом говорить в интервью. Я только что получил письмо от Леса Перрина о пресс–конференции, которую ждут от меня устроители фестиваля. Но я терпеть не могу все эти интервью–по–телефону.

— Стоп, стоп, стоп, что за нытьё, Хендрикс, — сказала я, пытаясь поддержать его. — Английские журналисты всегда любили тебя, они твои лучшие друзья. Они не собираются рвать тебя на куски. Ты для них лучший! Разве ты забыл?

Мы сошлись на том, что дадим Лес Перрину свои телефоны, где нас найти в Лондоне:

— Позвони Лесу и он скажет тебе, где меня найти, позвони, как только приедешь, — сказал Джими. — Не забудь позвонить.

— Не забуду.

26 августа Хендрикс присутствовал на вечеринке по случаю празднования открытия студии Электрическая Леди. Гости представляли разношёрстную компанию, журналисты, музыканты, друзья и так называемые друзья.

"Эдди Кремера успокоили, что из еды в студии будет только суши, — вспоминает Пэт Кастелло. — В то время суши были редкостью, и люди с удовольствием пробовали их весь вечер. Всем гостям понравилось, что можно бродить по студии и особенно, что можно быть так рядом с Джими."

Один из гостей, фотограф и поклонник Джими, всем известный как "Кликер" сказал:

— Это была отличная вечеринка, с небольшим количеством гостей.

Ему особенно запомнилось, что Джими всё время избегал Девон Вильсон:

— Он вёл себя, как если бы опасался её.

Несмотря на то, что у Джими был в запасе ещё час, чтобы остаться с друзьями, он уехал чуть раньше. Его ждал лимузин на Западной 8–й Стрит, чтобы отвезти его в аэропорт Кеннеди, где он должен Британской авиакомпанией прибыть в Хитроу, и Джими попросил Эрика Барретта поехать вместе с ним.

Те же четыре часа, когда он, никому неизвестный прилетел в первый раз в Лондон. Теперь в августовское утро 1970 года, вскоре после прибытия в Хитроу, он произнёс:

— Никто никогда не сможет понять, что Англия для меня значит. Всё, что со мной произошло, было здесь. Так много хорошего!