Шэрон Лоуренс - Джими Хендрикс, Предательство [Интимная история преданной музыкальной легенды]

— Я — подруга Джими Хендрикса. Я хочу спросить…

Я слышала, как женщина мне отвечала, но до моего сознания её слова не доходили, я услышала только ту часть, где она сказала: "Он уже был мёртв по прибытии".

Шок волнами вошёл в меня. Я не понимала, что ещё я должна сказать или спросить. В холле я заметила двух докторов, которые спокойно отвечали на вопросы о Джими, видно было, что стояли они здесь уже целый час, с тех пор как объявили по радио о его смерти. Высокая блондинка, по виду американка [Дебби Туми Штандер], в ярко красном пиджаке и в кукольном мини, похоже, что тоже только что вошла:

— Его здесь уже нет, — уставшим голосом твердил служащий справочной. — Он умер. Он действительно умер.

Борясь с предобморочным состоянием, я на ватных ногах пересекла холл, направляясь к телефонной будке. Я не вполне была уверена кому я собираюсь звонить и что собираюсь сказать. В конечном счёте во мне всплыло, что надо позвонить Эрику Бёрдону в гостиницу. Он уже знает? Мучительно было бы говорить ему об этом. Эрик сильно любил Джими и понимал его как никто другой.

До моих ушей донёсся из трубки его охрипший от волнения голос:

— О, мой Бог, конечно же знаю. Я почти не спал. Девочка моя, тебе лучше приехать. Тебе не следует оставаться одной.

— Я не знаю, что мне предпринять. Это всё так ужасно, как ты думаешь, Эрик?

— Ужасно, — подтвердил он. Голос его дрогнул от нахлынувших эмоций.

— Это не должно было случиться. Эта цыпа… Моника… звонит мне среди ночи, вся испуганная, что с ним что–то не так. Говорю ей, чтобы немедленно звонила в скорую, а она не сделала этого, — голос Эрика продолжал дрожать.

— Позже снова звонит… Она всё ещё ничего не сделала, чтобы помочь ему… Говорит, что выходила за сигаретами. Я на неё: чтоб немедленно звонила в скорую! — он явно задыхался от слёз. — Но уже было поздно.

— Она вышла купить сигарет, — повторил он. — Она потеряла слишком много времени… О, мой Бог… О, мой Бог!

Эрик не сдержался и зарыдал в трубку. Нашего обаяшки-Джими… уже нет.

Солнечные лучи проникая через больничное окно, играли зайчиками на стекле телефонной будки и пылающим веером расходились вокруг меня, так не соответствуя настроению этого неожиданно ставшим таким уродливым дня.

Выбежав на улицу и глотнув свежего воздуха, я почувствовала, что абсолютно не способна сдерживать захлестнувшую меня эмоцию. Мне просто необходимо было собраться с мыслями. Одна единственная мысль стучала кровью в моих висках: Мы обязаны выяснить, что всё–таки на самом деле произошло с Джими в эти часы перед его последним вздохом. Мы просто обязаны узнать правду.

В этот субботний день Лондон был необыкновенно тих. Джими уже нет 24 часа. Такси шуршало шинами, спускаясь с холма от Хайгейт к центру Вест–Энда. В витринах многих магазинов были выставлены большие фотографии Джими Хендрикса в память о герое этого города, этой страны, которая любила его, а теперь скорбит. Удивительная честь. Ему приятно было бы об этом узнать. Джими часто говорил о своём желании почувствовать, что его музыка достигла сердец "обыкновенных людей". И эти фотографии, вывешенные в этот день, ещё раз доказывают, что он совершил задуманное.

Впереди предстояла миссия, которой я страшилась. Я вся была поглощена мыслями, что же произошло в эти последние часы? Несчастный случай? Передозировка? Убийство? Эрик Бёрдон устроил мне встречу с Моникой Даннеманн в скромной старомодной гостинице, где остановился со своей группой.

В этом чёрном лондонском такси я набралась решимости услышать любое, что могла бы сказать эта женщина, которая видела как умирает Джими. Я думала о том звонке, который застал меня в доме моих друзей, перед тем как приехало такси. Один из приятелей человека, который был там, подумав, что мне это будет интересно, сообщил, что Джими был поздно вечером за несколько часов до своей смерти в одной компании на частной квартире и что Даннеманн заехала за ним туда на своей машине в 3 часа ночи. Мне вспомнились раздражённые слова Джими, сказанные мне неделей раньше о его так называемых друзьях, английских и американских, которые в погоне за ним должны были собраться здесь, в Лондоне. Эти, в полном смысле этого слова, "ублюдки" всегда плотным кольцом окружали Хендрикса, и независимо нравилось ли ему это или нет, их жизнь протекала вокруг него.

Музыканты Эрика все толпились в лобби, окружённые фотографами и разношёрстными репортёрами. Я услышала визгливый, требовательный голос одного из репортёров, спрашивающий:

— Скажите нам каждое слово, которое Хендрикс произнёс, будучи с вами в клубе у Ронни Скотта!

Я виделась с ребятами из War в Лос–Анжелесе и на студии и за кулисами, куда я приходила к Эрику. Многие из них ещё совсем юные и неопытные, непривыкшие играть за границей и ещё менее привыкшие к вспышкам камер и вниманию со стороны журналистов, которое встретили они здесь в связи со смертью знаменитости, которую едва только узнали. Парни были возбуждены, некоторые даже под действием LSD, которое, не задумываясь, раздавал коварный голливудский соменеджер Эрика, Стив Голд. Пара из них поприветствовали меня несколько жарче, чем следовало, думая, может быть, что мне это будет приятно, но вызвав во мне только отвращение. Глупые придурки, подумала я, вырвавшись из их объятий. Понимают ли они вообще, что такое смерть? Это им не ещё один сыгранный концерт и поспешила к лифту.

Узкая кровать, вот и вся мебель в небольшом номере Эрика. Полумрак и уныние. Пробивающийся через треснутые стёкла старых рам свет на всё отбрасывал тёмные полутени. Насколько я не хотела видеть эту женщину, настолько я требовала от Эрика, чтобы он устроил мне встречу с ней, я должна была увидеть эту Монику Даннеманн. Не прошло и пятнадцати минут, как сопровождаемая подружкой Эрика наштукатуренная блондинка, с головы до пят вся одетая в чёрное постучалась в его дверь. Я сразу узнала ту, с которой видела Джими в прошлый четверг в клубе у Ронни Скотта.

Оказалось, она тоже искала встречи со мной.

— Я столько наслышана о вас, — сказала она по–английски с ужасающим немецким акцентом, готовясь расцеловать меня в обе щёки по европейскому обычаю. Но я вовремя увернулась.

Последние её слова насторожили меня.

— Э… — начала я, полная сомнений.

— Вы же писательница и живёте в Лос–Анжелесе. Я хочу дружить с вами и навестить вас в Калифорнии.

От её слов я невольно вскрикнула… проклятье… чёрта–с–два! Друзья! Джими умирает в её квартире, а эта женщина думает о том, как бы с кем–нибудь подружиться! Сдержав свой гнев, я понимала, что должна быть с ней хладнокровна, чтобы вытянуть из неё все подробности. Эрик вышел, и я присела на краешек кровати, она сделала то же, одарив меня ещё одной улыбкой.