Владимир Высоцкий - Ни единою буквой не лгу: Стихи и песни

светится?

Это в поле пожар

мечется.

Разбрелись все от бед

в стороны.

Певчих птиц больше нет —

вороны!

И деревья в пыли —

к осени.

Те, кто песни могли,—

бросили.

И любовь не для нас.

Верно ведь,

Что нужнее сейчас —

ненависть?

Дым и пепел встают,

как кресты.

Гнезд по крышам не вьют

аисты.

Лес шумит, как всегда,—

кронами.

А земля и вода —

стонами.

Но нельзя без чудес —

аукает

Довоенными лес

звуками.

Побрели все от бед

на Восток,

Певчих птиц больше нет,

нет аистов.

Воздух звуки хранит

разные,

Но теперь в нем гремит,

лязгает.

Даже цокот копыт —

топотом,

Если кто закричит —

шепотом.

Побрели все от бед

на Восток,—

И над крышами нет

аистов…

Их восемь, нас — двое. Расклад перед боем

Не наш, но мы будем играть.

Сережа, держись! Нам не светит с тобою,

Но козыри надо равнять.

Я этот небесный квадрат не покину,

Мне цифры сейчас не важны:

Сегодня мой друг защищает мне спину,

А значит — и шансы равны.

Мне в хвост вышел «мессер», но вот задымил он,

Надсадно завыли винты.

Им даже не надо крестов на могилы,—

Сойдут и на крыльях кресты.

Я — «Первый», я — «Первый», они под тобою,

Я вышел им наперерез…

Сбей пламя, уйди в облака, я прикрою!..

В бою не бывает чудес.

Сергей, ты горишь! Уповай, человече,

Теперь на надежность строп.

Нет, поздно — и мне вышел «мессер» навстречу.

Прощай, я приму его в лоб!..

Я знаю, другие сведут с ними счеты…

Но, по облакам скользя,

Взлетят наши души, как два самолета,—

Ведь им друг без друга нельзя.

Архангел нам скажет: «В раю будет туго».

Но только ворота — шелк,

Мы Бога попросим: «Впишите нас с другом

В какой-нибудь ангельский полк».

И я попрошу Бога, Духа и Сына,

Чтоб выполнил волю мою:

Пусть вечно мой друг защищает мне спину,

Как в этом последнем бою.

Мы крылья и стрелы попросим у Бога,

Ведь нужен им ангел-ас.

А если у них истребителей много —

Пусть пишут в хранители нас.

Хранить — это дело почетное тоже,—

Удачу вести на крыле

Таким, как при жизни мы были с Сережей,—

И в воздухе, и на земле.

Я — «ЯК» — истребитель, мотор мой звенит.

Небо — моя обитель.

Но тот, который во мне сидит,

Считает, что он — истребитель.

В этом бою мною «юнкере» сбит,—

Я сделал с ним, что хотел.

Но тот, который во мне сидит,

Изрядно мне надоел.

Я в прошлом бою навылет прошит,

Меня механик заштопал,—

Но тот, который во мне сидит,

Опять заставляет — в «штопор».

Из бомбардировщика бомба несет

Смерть аэродрому,

А кажется, стабилизатор поет:

«Мир вашему дому!»

Вот сзади заходит ко мне «мессершмитт».

Уйду — я устал от ран.

Но тот, который во мне сидит,

Я вижу, решил — на таран!

Что делает он! Вот сейчас будет взрыв!..

Но мне не сгореть на песке,—

Запреты и скорости все перекрыв,

Я выхожу из пике.

Я — главный. А сзади, ну чтоб я сгорел!

Где же он, мой ведомый?!

Вот он задымился, кивнул и запел:

«Мир вашему дому!»

И тот, который в моем черепке,

Остался один и влип.

Меня в заблужденье он ввел, и в пике —

Прямо из мертвой петли.

Он рвет на себя, и нагрузки вдвойне.

Эх, тоже мне летчик-ас!..

И снова приходится слушаться мне,—

Но это в последний раз.

Я больше не буду покорным, клянусь,

Уж лучше лежать на земле.

Ну, что ж, он не слышит, как бесится пульс:

Бензин — моя кровь — на нуле!

Терпенью машины бывает предел,

И время его истекло.

И тот, который во мне сидел,

Вдруг ткнулся лицом в стекло.

Убит! Наконец-то! Лечу налегке,

Последние силы жгу.

Но… что это, что?! Я в глубоком пике

И выйти никак не могу!

Досадно, что сам я не много успел,

Но пусть повезет другому.

Выходит, и я напоследок спел:

«Мир вашему дому!»

Я полмира почти через злые бои

Прошагал и прополз с батальоном,

А обратно меня за заслуги мои

Санитарным везли эшелоном.

Подвезли на родимый порог —

На полуторке к самому дому.

Я стоял и немел, а над крышей дымок

Подымался совсем по-другому.

Окна словно боялись в глаза мне взглянуть,

И хозяйка не рада солдату —

Не припала в слезах на могучую грудь,

А руками всплеснула — ив хату.

И залаяли псы на цепях.

Я шагнул в полутемные сени,

За чужое за что-то запнулся в сенях,

Дверь рванул — подкосились колени.

Там сидел за столом, да на месте моем,

Неприветливый новый хозяин.

И фуфайка на нем, и хозяйка при нем,—

Потому я и псами облаян.

Это значит, пока под огнем

Я спешил, ни минуты не весел,

Он все вещи в дому переставил моем

И по-своему все перевесил.

Мы ходили под богом — под богом войны,

Артиллерия нас накрывала.

Но смертельная рана нашла со спины

И изменою в сердце застряла.

Я себя в пояснице согнул,

Силу воли позвал на подмогу:

«Извините, товарищи, что завернул

По ошибке к чужому порогу…»

Дескать, мир да любовь вам, да хлеба на стол,

Чтоб согласье по дому ходило…

Ну а он даже ухом в ответ не повел:

Вроде как и положено было.

Зашатался некрашеный пол,

Я не хлопнул дверьми, как когда-то,—

Только окна раскрылись, когда я ушел,

И взглянули мне вслед виновато…

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица,

А память, как колодец, — глубока:

Попробуй заглянуть — наверняка

Лицо — и то — неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно,

Может только беспристрастный суд:

Осторожно с — прошлым, осторожно,—

Не разбейте глиняный сосуд.

Одни его лениво ворошат,

Другие неохотно вспоминают,

А третьи даже помнить не хотят,—

И прошлое лежит, как старый клад,

Который никогда не раскопают.

И поток годов унес с границы

Стрелки — указатели пути,

Очень просто в прошлом заблудиться,—

А назад дороги не найти.

С налета не вини — повремени:

Есть у людей на все свои причины —

Не скрыть, а позабыть хотят они,—

Ведь в толще лет еще лежат в тени

Забытые заржавленные мины.

В минном поле прошлого копаться —

Лучше без ошибок, потому

Что на минном поле ошибаться

Просто абсолютно ни к чему.

Один толчок — и стрелки побегут,—

А нервы у людей не из каната,—

И будет взрыв, и перетрется жгут…

Но, может, мину вовремя найдут

И извлекут до взрыва детонатор!