Куртис Найт - Джими Хендрикс

Как бы там ни было, выставленные из этого отеля, Хендрикс и его окружение заселились в более гостеприимном отеле Gorham на Западной 55–й улице между авеню Обеих Америк и 7–й авеню. Горгем специализировался на приёме рок–групп, которых обычно стремился поселить на одном этаже, чтобы избежать контакта с другими жильцами.

Вот так, спрятанный в глубинах Горгем–отеля Джими и пригласил меня к себе, где хотел познакомить меня с Ноэлом и Мичем и поговорить о том, о сём.

Я вошёл в комнату Джими и нашёл его в окружении группиз, которые дополнили общее впечатление об увиденном.

Ноэл и Мич были очень милы, но, как мне показалось, очень стеснительны. Я бы сказал даже, что они общались с осторожностью. Тогда это меня несколько покоробило, но теперь я понимаю, что на это у них были причины. Это был их первый полёт в Америку и по Джими было видно, что перелёт им дался нелегко. Мич в основном молчал, а Ноэл, уж лучше бы этого он не делал, он во всём подражал Джими, даже разучил его любимые словечки. Им было очень неловко.

К тому же это был их первый опыт общения с американскими группиз — и здесь их застенчивость сыграла им на пользу. В тот день, когда я с ними познакомился, они открыли в этих необыкновенных красавицах увлечение англичанами.

Меня многие считают экстрасенсом. Тогда, в комнате Джими, я увидел успех, атмосферу успеха. Джими вытащил небольшой проигрыватель, это было что–то космическое и ещё, от этого проигрывателя исходил запах денег, потом Джими показал мне все эти заграничные шмотки, привезённые из Англии, кучу шёлка и бархата. Лично я, таких ещё ни на ком не видел, и мне, никогда не бывавшему в Британии, они показались мне очень революционными.

— Ну, брат, — сказал он мне, прикрывая ладонью рот по старой привычке, от которой он так и не избавился в Англии, — я хочу, чтобы ты послушал, некоторые новые песни, которые я собираюсь записать. Это совершенно не похоже на то, что я делал раньше.

Он сказал это с таким чувством, как если бы то, что он хотел мне показать, значило для него всё, как если бы это новое было первой его песней, которой он хотел бы со мной поделиться. Что же до меня, мне вспомнился тот первый раз, когда он взял в руки мою гитару, в номере отеля, очень сильно отличающегося от этого, в том далёком уже 1965 году.

Он включил проигрыватель и как всегда, это была невероятная музыка. Я сказал, что всё это мне очень нравится, особенно взаимодействие ударных и гитары, сказал, что удивлён, что такое звучание достигнуто всего лишь тремя инструментами. Казалось, он был очень рад, что я разделил его ощущения и был так добр к нему.

Мы испытали обоюдное облегчение, между нами по–прежнему было нечто общее, наши чувства были понятны друг другу и — не отправиться ли нам в Деревню, как это мы делали прежде? Джими собирался прикупить новых пластинок, Дилан, Камни и Битлы ему нравились больше всего, но здесь можно было купить менее известные имена, которые не издавались в Британии, а они ему были не менее интересны. Итак, мы оставили Ноэла и Мича наедине с цыпочками и углубились в коридоры отеля Горгем.

Тут произошло нечто, что, по моему мнению, происходило всегда, когда Судьба снова решала вмешаться, когда мы оставались наедине. Джими произнёс: «О, подожди минутку, я забыл взять деньги, я сейчас возьму сколько–нибудь из своей доли и мы отправимся в пластиночный магазин.» Он постучал в дверь своего менеджера. Дверь приоткрылась на узкую щёлку, как если бы у его менеджера, Майка Джеффриса, проходило секретное совещание или, другими словами, он попросту не хотел чтобы его беспокоили.

Джими попросил у него несколько сотен и я был в шоке от того, что услышал в ответ — тот ничего ему сейчас не даст и будет говорить об этом с ним в другой раз. Джими был в замешательстве и одновременно зол. Я спросил, что за финансовые дела ведёт человек, который должен по идее охранять его интересы.

— Ну, — произнёс Джими, — деньги все у них и они их сохраняют для меня, и я беру всегда столько, сколько мне нужно в данный момент.

Это прозвучало дико, особенно в контексте того, чему я только что был свидетелем.

Я спросил у него, что они с ними делают, когда у них их собирается слишком много. На это он ответил, что думает, что они кладут их в банк на его имя, и добавил, что не знает название банка, и у него даже нет чековой книжки. И не представляет, сколько там может быть денег. На что я ответил, что никогда не слышал о таком странном менеджменте. Но в ответ только одно: им нужно доверять. Много позже Джими был уже готов к тому, чтобы поменять своё отношение к деньгам. Но это тянулось на протяжении всей его трагической карьеры, хотя он и стал более внимателен к деньгам. Но, то замешательство и неопределённость положения, что я увидел тогда, в коридоре, преследовали его, хотя он стал более осмотрителен и бережлив. И хотя это было уже слишком поздно, Джими всё равно не мог добиться от менеджера, сколько же на самом деле у него денег. Час Чандлер был движителем всего, но пришло время и ему пришлось покинуть Хендрикса из–за разногласий с Майком Джеффрисом. Чандлер был, также как и Эпштайн, больше творческой личностью, чем бизнесменом. Джеффрис, напротив, был бизнесменом до мозга костей, и совсем не похож был на движителя. В итоге, финансовый клубок, сплетённый вокруг Хендрикса, так и не был никогда распутан, так как Джеффрис погиб в авиакатастрофе, за день до выступления в суде. И его смерть ни на йоту не продвинула решение проблемы.

(Джеффрис летел из Испании авиакомпанией Иберия, военный истребитель подрезал им крылья. Во Франции была забастовка диспетчеров.)

Но мы далеко ушли вперёд. Вернёмся в тот гостиничный коридор в июнь 1967 года. Видно Судьба всё же решила с нами сыграть в какую–то ведомую только ей игру. Я предложил пойти и найти человека, который в будущем вызовет его в суд, человека, с которым у него был заключён контракт ещё в 1965 году, контракт, который всё ещё действовал и который был нарушен исчезновением Джими — Эда Чалпина. Идиотская ситуация. Джими был вне себя из–за денег, которые не дал ему его менеджер, и мы решили что лучшее, что мы можем сделать, это пойти и попросить их у его менеджера, которого он покинул меньше года назад, не сказав ни слова.

Я позвонил Эду Чалпину. После того, как Джими поговорил с ним по телефону, Эд сказал, чтобы мы немедленно шли к нему. Мы пришли на студию Эда и Эд без слов протянул Джими несколько сотен, сказав только, что нам, всем троим, следует отобедать вместе позже этим же вечером.

— После всего, что случилось, — спокойно произнёс Эд, — нам троим, есть что обсудить.

Был он настроен вполне дружелюбно.

Мы договорились о времени и отправились в пластиночный магазин Colony Record, который располагался тогда на углу 53–ей улицы и Бродвея. (С тех пор он переехал в более просторное помещение на углу 49–ой и Бродвея.)