Куртис Найт - Джими Хендрикс

Джими был человеком с комплексами. Добродушный, но с бурными чертами в характере. Экстраверт в одежде, но в то же время стеснительный. Приобретя популярность сумасшедшего ниггера, он всё же хотел, чтобы люди фокусировали своё внимание только на его музыке. Мы сидели в ресторане, в один из холодных дней нью–йоркского февраля 1968, его парадокс стал мне наиболее очевиден. С одной стороны он всё более и более хотел общаться со своими старыми друзьями и зачем–то стремился вернуть прошлое, ту простую жизнь, которой он довольствовался с ними когда–то, с другой стороны он всё более входил в роль суперзвезды, осознающей своё финансовое положение.

И в последнем была заметная перемена. Больше не было неопределённого отношения к тому, сколько он зарабатывал, где его деньги хранятся, и куда расходуются. На этот раз он знал об этом всё, и сообщил мне с гордостью о своих огромных гонорарах, которые он получал за концертные выступления, и о массивных отчислениях от продажи пластинок.

В глубине Джими всё же оставался безразличен к деньгам. Возвращаясь к тому, как в начале воспринимали его Опыты в Англии и Европе, я не думаю, что даже в самых смелых предположениях Джими мог допустить, что когда–либо он будет получать столь огромные суммы денег. Даже если он всегда думал, что однажды станет звездой, не думаю, что он когда–либо реально оценивал финансовую сторону этого, за исключением предположения о том, что, став звездой, он из Неимущего превратится в Имущего. Во время этих Вторых Американских гастролей Джими осознал, что он и его талант вполне заслуживают тех баснословных сумм, которые получала группа, и он начал обращать внимание на детали того, как они делятся между ними. 50% - Джими, 25% - Мичу и Ноэлу, остальные 25% - администрации. И сколько они получают за каждый концерт.

В то время это составляло от 20 до 80 тысяч долларов за вечер, а в одном месте, в Штатах, они получили невероятную сумму в 100 тысяч долларов за 45–минутное шоу.

Джими вскоре преуспел в этом, но, тем не менее, безразличие его оставалось непреклонным в том, куда он тратил деньги. Он был действительно одним из больших транжир. Он тратил деньги экстравагантно, не думая, не считая. По малейшей прихоти он мог снять бар и обеденный зал для целого скопища людей. Кати имела неограниченный кредит в лондонском Спикизи, и её счета оплачивал Джими, не интересуясь даже на какие суммы. Однажды, девушка, которую он раньше не встречал, подошла к нему в Спикизи и сказала, что ей нужны деньги, чтобы вставить зубы: Джими дал ей 300 фунтов. В другой раз, он, не думая, дал больше трёх тысяч долларов двум девушкам, которых только что встретил в Калифорнии, чтобы они смогли сходить «за покупками».

В те дни когда Час Чандлер пытался запустить Хендрикса на орбиту, он действительно, как всем и говорил, выложил все свои деньги, продав свои гитары, все до одной, даже свой последний бас, для того чтобы Джими смог подняться на ноги. Парадоксально, но теперь, Джими смог бы купить девять гитар за раз и, разбив их за неделю вдребезги, купить ещё девять–двенадцать. Было время он не отправлялся на гастроли без тринадцати–четырнадцати гитар, и множества всякого разного рок–оборудования — вау–вау педали, настроенные на разные частоты фуз–боксы, целые ящики запасных частей и всяческих усовершенствований, сделанных специально для него — всё это стоило немалых денег.

Для него было чуждо, представить размер своих доходов, он никогда не вёл никаких записей, не сохранял никаких чеков. Он был сродни легендарному Робин—Гуду: миллионер в душе, тратил огромные суммы денег, тут же взамен получая новые горы, он был полностью поглощён своей музыкой и ничем иным. В каком–то смысле это было единственно верным путём. Я имею в виду, что множество людей пытались присосаться к его деньгам, и деньги могли быть вложены или истрачены совершенно в другом направлении. К примеру, он собирался посылать часть денег своим родителям, но, когда я встретил в Нью–Йорке уже после смерти Джими, его отца и мачеху, то был нисколько не удивлён, узнав от них, что они не получили от него ни пенни. И у них еле хватило денег за место на кладбище, и что, когда исчез его могильный камень, на новый им было уже не собрать.

Напрашивается вопрос, а получал ли Джими те огромные суммы, которые зарабатывал?

Но вернёмся в тот вегетарианский ресторан, где он рассказал мне о своих доходах, Джими, как и прежде, много говорил о своей музыке, о своём духовном предначертании. Меня всегда поражало его видение божественного, но мне всегда было трудно уследить за запутанным ходом его мысли.

Так и не появившись на студии Эда Чалпина, Джими покинул Нью–Йорк, чтобы продолжить эти кошмарные гастроли в Сан—Франциско, затем Техас и Аризона, следом нарисовалась Канада, где год спустя его задержат с героином в аэропорту Торонто.

Но мы забежали вперёд и было бы естественно оставить это для следующей главы.

Гастроли продолжались. 54 концерта за 47 дней, включая концерт в Майами, где он был заявлен вместе с Франком Заппой и его Матерями Изобретения. При таком режиме карьера гильотинировала Джими. Вспоминается июнь 1967 и Монтерей, покорённый его очарованием, которое его, кстати, никогда не покидало. Сразу за Американскими гастролями в его планы входил 6–дневный поп–и–джазовый фестиваль в Палма на Майорке, «Музика-68». Но к его разочарованию, и к ещё большему разочарованию его поклонников, проект был отклонён организаторами фестиваля, сославшимися на недостаток средств.

Но это эмоции, реальной оставалась лишь ежедневная гастрольная пахота, всё более и более делающая Джими несчастным. На ум приходит партизанская война, которую вели туги с англичанами. Также и зрители боролись за своё право видеть в Хендриксе исполнителя жёстких сценических эффектов. Боролись против желания Джими просто играть музыку ради музыки. Вокруг Джими увеличивалась пропасть во всех направлениях. Взаимопонимание и доверие, давно исчезнувшее между Джими и Ноэлом (помните жестокую драку в начале января, когда Ноэл порезал руку Джими), стало исчезать даже между Джими и Мичем. Напряжение в группе росло день ото дня, но, полагаю, Джими больше страдал от менеджмента. В Нью–Йорке он сам мне говорил, что перестал доверять людям, которые вели его дела, несмотря на то, что они так много сделали для него.

Тем не менее, в мае 1968 года Джими снова в Сиэтле. В аэропорту его встретил отец, с ним были Леон, и мачеха Джими, симпатичная японочка, которую Джими увидел впервые.

По словам Джими,

— Я встретился с семьёй, и меня приятно удивили изменения в ней. Я зашёл в школу Гарфельда, откуда меня выкинули, когда мне было 16. И дал концерт для учеников. Только я. Я играл со школьным ансамблем в гимнастическом зале! Всё было бы хорошо, но было 8 часов утра, и к тому же, они не разрешили первоклассникам послушать мою игру.