Куртис Найт - Джими Хендрикс

Прежде чем перейти к несчастным последним событиям, вернёмся чуть ранее в не менее несчастное время, проведённое им в полной изоляции в Нью–Йорке, где Джими написал так много писем, адресованных Монике в Дюссельдорф. Позже, уже после фестиваля на острове Уайт, когда Джими поехал по делам один в Германию, Моника приехала по просьбе Джими в Лондон найти и снять квартиру, где бы они могли встретиться после его последних коротких гастролей. Моника нашла квартиру в самом фешенебельном районе Ноттинг—Хилла — Lansdowne Crescent.

— Не смотря на то, что я очень скучала по Джими, — рассказала она мне, — и ждала с нетерпением встречи с ним, меня не покидало одно очень странное ощущение. Я до сих пор не нашла объяснение ему. Это как если бы я была одновременно самой собой и кем–то другим ещё.

Джими, прилетев в Лондон, остановился в отеле Камберленд в Marble Arch, не зная, где Моника сняла квартиру, потому что потерял с ней связь со времён Дюссельдорфа. Но, как Судьбе было угодно, и как мечтала об этом сама Моника, Джими нашёл её через общих с ней друзей.

В течение этих последних дней, Джими и Моника проводили много часов, гуляя в тени деревьев Гайд—Парка. Как рассказывала мне Моника:

— Джими подолгу оставался молчаливым, как если бы он выстраивал в уме и приводил в порядок свои земные дела. В течение этих долгих молчаливых медитаций и духовного самоуспокоения, он, казалось, общался с кем–то телепатически, используя какой–то метод неизвестный нам, землянам, и я молча шла рядом с ним, зная и понимая его духовное одиночество.

Ещё Моника рассказала мне вот что:

— В это время мы много разговаривали на необычные темы. Например, один вопрос, казалось, занимал его всё время, он постоянно меня спрашивал, люблю ли я его настолько, что готова умереть вместе с ним?

— И каждый раз, как он меня спрашивал об этом, я отвечала «да» — это шло из самой глубины моего сердца — ради Джими, моей первой и единственной любви, он был смыслом моей жизни. Он спрашивал меня, позволила ли я ему умереть, если бы мы договорились умереть вместе, и продолжала бы жить на земле, или умерла вместе с ним и отправилась бы в путешествие душ вдвоём.

— И каждый раз я отвечала одно и тоже: что я была бы рада умереть вместе, так как без него Жизнь бы потеряла для меня значение.

Ещё я попросил Монику рассказать о своих портретах Джими. Я их видел у неё дома в Дюссельдорфе. Она талантливая художница, на полотнах ей удавалось передать внутренний мир Джими Хендрикса: похоже её рукой водил сам Господь. Каждая картина — это захватывающей красоты мир, внутренний мир человека. Особенно мне запомнилась одна, она была настолько насыщена, что мне понадобилось несколько дней, чтобы осмыслить её.

Центральной темой картины был крест дымчато–пурпурового оттенка. На розово–лиловом фоне символы общности и смешения рас всего мира. В центре — Джими в виде яркого духа, в остальных частях — люди, которые изменили ход нашей истории в прошлом и настоящем. Среди них Мартин Лютер Кинг, Гитлер, вождь Неистовый Конь, Будда и Джеронимо. Сентиментальности добавляют фигурки младенцев всех рас в каждом их эволюционных эпизодах. Всё это освещено крестом, символом всего хорошего, что есть на свете. Несомненно, она писала свою картину, не без духовного влияния Джими.

О своих картинах в связи с этими последними днями, она рассказала мне:

— Джими, казалось, искал мира и тишины в эти последние дни, ещё он казался занятым мыслями, как бы лучше всё привести в порядок, прежде чем отправиться в путешествие по бесконечности. Он говорил со мной о своих портретах, которые он просил меня написать. Я отвечала, что они уже написаны и именно так как он хотел.

— Он настаивал, чтобы цвета были подобраны в соответствии с его нумерологическими рекомендациями.

Могло показаться, что мысли его были заняты в это время спором между звукозаписывающими кампаниями, Ed Chalpin/Capitol и Mike Jeffries/Reprise, но теперь уже на европейской территории, также как это было недавно на американском рынке. Спором, который мог бы завершиться судебным разбирательством. Эд Чалпин прилетел в Лондон по просьбе Джими и его английских представителей. Хорошо помню, как Эд говорил мне перед Лондоном, что надеется прийти к соглашению без судебной волокиты.

В любом случае, за два дня до смерти, Джими должен был встретиться с адвокатами противной стороны.

Но на встречу он не явился. Выйдя из отеля Камберленд, где был зарегистрирован, он отправился к Монике. Но по пути исчез в маленькой квартирке где–то в районе Fulham Road.

Лоррейн Джеймс, 21–летняя девушка, работающая в аптеке в Челси, рассказывает, как он появился на пороге её дома:

— Он явно здорово обкурился, в руках у него был большой пакет с травой. Он был в ужасном состоянии, нервы на пределе. Он надолго засел в телефонной будке радом с домом и всё время кому–то звонил. То он говорил надменно, свысока, то мямлил о каких–то спонсорах и деньгах.

— У меня гостили две подруги из Америки и Джими прокувыркался с ними всю ночь до 5 утра. Затем мы все отправились в Ноттинг—Хилл развлечься и покурить травки в Западном Лондоне.

— У Джими полностью съехала крыша. Мы встретили одного парня, так он настолько накачался наркотиками, что прыгнул в пролёт лестницы, и мы отправили его в больницу со сломанной ногой. Похоже, от этого Джими ещё более поплохело, он стал носиться кругами и вопить что–то нечленораздельное.

Весь четверг Хендрикс пролежал без сознания на квартире у одной подруги в Redcliffe Gardens, Fulham. К вечеру он очнулся и снова начались наркотики и девочки, но, в конце концов, он всё же добрался до квартиры Моники Даннеманн в Ноттинг—Хилл.

В 1.30 ночи он набрал номер Час Чандлера и произнёс свою эпитафию:

«Дружище, только ты мне можешь помочь!»

Эти слова записал автоответчик в пустом офисе Чандлера. Они стали последней записью идола миллионов, пророка наркотского поколения.

В его последний вечер Джими и Моника вернулись домой в 8.30.

«Я приготовила поесть. Мы выпили бутылку вина, он выпил больше, чем я, но не был пьяным. Нам было хорошо вдвоём. Никакого напряжения, мы просто слушали музыку. Около 1.45 он сказал мне, что ему необходимо встретиться с какими–то людьми. Я выпроводила его из квартиры, затем сразу после трёх он вернулся и я сделала ему сэндвич с тунцом.»

«Потом Джими стал писать, то, что потом станет последним его посланием миру: песню, названную им The Story of Life. Когда он кончил писать, он сказал мне сохранить её, что бы ни случилось, сказал, что будут за ней приходить разные люди, но, что я узнаю, когда и кому её следует отдать. И что только тогда, я покажу её этому человеку.»

Моника продолжила: «У меня в пузырьке было двадцать таблеток снотворного, которые мне прописал врач, чтобы я лучше спала. Он стоял в спальной на моём бюро. Джими был там один, вдруг что–то меня кольнуло, и я вошла в спальню. Как раз в этот момент Джими высыпал таблетки себе на ладонь. Я вырвала пузырёк у него из рук, на что он сказал, что хотел только их пересчитать. Теперь я понимаю, что он это сказал только для того, чтобы я не беспокоилась.»