Куртис Найт - Джими Хендрикс

— Говорит: «Хочу поджемовать». Я говорю: «Хорошо, приходи завтра вечером. Знаешь, накинь пиджак, не забудь гитару, будешь умницей — сыграем отличный джем». Он в ответ: «Всё, понял, ты совершенно прав». И он сделал это. В среду вечером входит в клуб безукоризненно чистый, прямо как из магазина. Вынимает свой томагавк и начинает играть. Думаю, это был последний раз, когда он играл.

— Когда кончили, говорю: «А знаешь, мы неплохо сыгрались». На что он отвечает: «Е-е, О.К.» Сказал и исчез, со своими группиз. Вот таким мне он и запомнился, каким я видел его в последний раз: утонувшим в группиз, только махнул рукой на прощанье.

Вот и вся его надменность.

Не было у Джими определённого отношения к людям, которые вели его к славе. Джими часто задумывался можно ли им вообще доверять, и правильно ли они ведут его финансовые дела. В этой связи вспоминается одна история, которую рассказал мне Джими, и которая ярко отражает его замешательство. Хотя вся его жизнь состояла из необъяснимых случайностей, это самая странная и совершенно необъяснимая история, произошедшая с ним в Лондоне.

Как–то Джими сказал мне:

— Я готовил материал для двойного альбома, но мои менеджеры в один голос твердили мне, что совершенно не достаточно того, что слушатели ждут от меня двойника. Я не мог никак этого понять, ведь каждая моя новая пластинка становилась бестселлером. И все они стали золотыми.

— Как бы там ни было, но не только этим занята была моя голова, когда я шёл по тихой улочке наедине со своими мыслями. Как вдруг, рядом раздался визг тормозов, открылась дверца, и прежде, чем я успел сообразить, что происходит, меня схватывают четверо парней. С повязкой на глазах, с кляпом во рту меня впихнули на заднее сиденье. Понять не мог, что за чёрт сыграл со мой эту скверную шутку, я только понял, что лежу там весь в испарине, и чьё–то колено упирается мне в спину.

Странно, ведь Джими в каждый день своей жизни старался и, более того, у него выходило делать людей счастливыми. Он всегда был готов помочь, но никак не навредить другим, и это всё для него было как какой–то бессмысленный ночной кошмар.

— Меня привезли в какой–то заброшенный дом и дали понять, что могут принести мне вред. Они так и не сказали, зачем они похитили меня. Всё это очень неясно, особенно после того как, я понял, что если бы они действительно собирались мне навредить, они бы уже это давно сделали.

— Всё стало ещё более затуманено, когда я оказался спасён людьми, посланными моим менеджером. Он явно начитались книжек про гангстеров.

Джими так и не решил, было ли это подстроено самим менеджером в целях рекламы.

В любом случае реклама основывается либо на лжи, либо на искажении фактов, и это преследовало его даже после смерти. Когда пришло первое известие о его смерти, но до официального заключения патологоанатома, заголовки кричали о передозировки героина.

Быстрые до сенсаций они опубликовали высказывания Эрика Бёрдона по поводу смерти Джими. Вот что, например, написала одна из газет:

«Потрясающее заявление, что смерть поп–звезды Джими Хендрикса была «тщательно спланирована», было сделано вчера вечером его близким другом. Это был поп–звезда Эрик Бёрдон, у которого взяли интервью для телевизионной программы Би—Би–Си «24 часа». Бёрдон, певец группы War, сказал: «Наркотики привели его к концу жизни и он переместился куда–то в другое место.» Бёрдон утверждал, что американский гитарист хорошо знал как пользоваться наркотиками, и добавил: «Джими часто представлял, как его будут артистически душить… Хендрикс хотел придумать себе какую–нибудь артистическую смерть… Вот таким он был, Джими, и жил Джими одним днём, он верил, что прав.»

Другая статья громогласно, опять–таки со слов Эрика Бёрдона, заявляла, что Джими покинул нас из–за девушки в чьей квартире он умер, по словам Бёрдона существует «записка самоубийцы», целая поэма на нескольких страницах.

«В поэме говорится, — как сказал, судя по статье, Бёрдон, — только то, что Хендрикс всегда всем говорит, только никто не внимает этому. Там было написано: «привет», там было написано: «пока». Не думаю, что Джими совершил самоубийство в общепринятом смысле. Он решил выйти по своему желанию.»

Майк Джеффрис тут же отверг версию самоубийства, и официально заявил:

«Я не верю, что это было самоубийство. Я перерыл целую гору бумаг, поэм и стихов к песням и могу предъявить вам штук двадцать таких «предсмертных записок».

Что это за «предсмертная записка» — спросите вы, конечно, была песня, которую он написал при Монике у неё дома в тот последний вечер. Ту самую, которую он попросил Монику никому не показывать, пока не придёт нужный человек, которую назвал The Story of Life.

Время для Моники Даннеман остановилось. Её брат, Герберт, пытался оградить её от газетных ищеек, заявляя прессе в надежде, что потом они оставят сестру в покое:

«Моника очень любила Джими и сейчас хочет побыть одна. Около двух лет они знали друг друга, но в Лондоне она всего шесть недель. Джими часто говорил ей, что не хочет, чтобы люди печалились о его смерти, а наоборот, хочет, чтобы были счастливы.»

Но репортёры не отставали. Её жизнь в эти дни превратилась в лабиринт для репортёров: найти её, заставить заговорить, да ещё сказать то, что увеличит тираж их газет. В конце концов, нашёлся полный сочувствия друг, который забрал её с той квартиры, где они жили с Джими.

Этим другом оказался Эрик Бёрдон. Уже потом он рассказал мне, как ему это удалось:

— Ну, как она выдерживала атаку журналистов и всё такое. Помню то утро, как будто все сорвались с цепи, все пытались прорваться к ней, урвать не хоть что–нибудь, а всё. Всё, ты понимаешь, всё. Это судьба. Несколько дней она была с нами — у меня как раз начались гастроли и мы ввели её в нашу группу. Так что добраться до неё никому не удалось.

Вот так Моника, наконец, бежала от этих нападок, только увеличивающих боль от утраты своей первой и единственной любви. «Для меня Джими не умер. Его дух всё ещё со мной. Нет только тела», — говорила она себе, чтобы не разрыдаться.

Несмотря на это она не могла исчезнуть бесследно. Она оставалась в Лондоне, пока шло следствие. И к концу она стала раздражительной и сильно сердилась на глупые статьи и слухи вокруг Джими, хранящего молчание.

«Моя любовь к Джими — нечто глубокое и очень личное. Поэтому я не хочу говорить о наших взаимоотношениях. Это касается только нас двоих, и там нечем делиться со всем миром. Но на этой неделе я пережила шок и потрясение — потому что о Джими плохо говорили даже его, так называемые, друзья. Но теперь я чувствую, что должна ответить на некоторые вопросы, так как сам он уже не может себя защитить, и я должна это сделать ради него, ради его памяти.»