Куртис Найт - Джими Хендрикс

Впоследствии Ноэл Реддинг с огромной радостью объявил, что его слепок не удался, так как он дошёл до изнеможения (от смеха) прежде, чем гипс схватился. (А у Джими долго не могли снять застывший гипс, потому что он не опадал.)

На следующее утро я пошёл в универсам, заменить расплющенный чемодан и обнаружил там Ноэла, производившего опустошение. У всей тройки была страсть к покупкам — кинокамеры, радиоприёмники, Hi—Fi проигрыватели и тому подобные новинки. Но Ноэл в этом отношении перещеголял всех. Когда я увидел его, он вёл серьёзную дискуссию с девушкой из косметического отдела об относительных достоинствах различных красителей для волос. Окончил он её покупкой чёрной как смоль краски и спустя два часа мы могли наблюдать его в ресторане Хилтона, куда он явился со смоляными бровями и усами.

Какая–то истерия охватила всех. Джими, Ноэл, Мич принялись окрашивать различные части своего тела остатками краски. Эта традиция привилась очень быстро и повсеместно оставляла двухцветный след на бровях, ресницах, бачках и усах. Когда группа в гастрольной поездке, такого рода мания начинается очень быстро и имеет тенденцию к обострению. Когда каждый день в пути, единственная реальность это тесно сбитая группа людей вокруг тебя. Всё постороннее — прохожие, персонал отелей и аэровокзалов, становятся чем–то вроде картонных силуэтов, не имеющих настоящей сущности.

Джими, Мич и Ноэл имели по кинокамере идентичной модели с мощным объективом, и в аэропортах остальные пассажиры в испуге шарахались от тройки кричаще одетых пышноволосых девиц, неистово, в три камеры снимающих друг друга.

Джими не интересовали разнузданные забавы партнёров. Большую часть времени он проводил, запёршись в своей комнате, обычно с готовой на всё новой подругой, и не появлялся, пока Джерри Стикеллз не звал его на концерт или в такси в аэропорт. На своём первом американском турне Джерри получил прозвище Летучая Мышь (The Bat) за привычку неизменно находиться в полутёмной комнате с плотно задёрнутыми шторами, не показываясь до самого вечера. Он был очень замкнутым парнем, более чем кто–либо другой.

Бедный Джерри Стикеллз! На него была возложена почти невозможная задача будить музыкантов по утрам. И если, боже упаси, им предстояло лететь утренним рейсом в следующий город, Джерри не испытывал страха ни перед кем. Я частенько видел, как он, забыв о проходящей прислуге и клиентах, неистово колотил в дверь Джими, истошно вопя: «Выходи, Хендрикс, или я выломаю твою дверь!»

После гастролей Джерри закрутили проблемы другого рода: целый поток требований в признании отцовства от матерей его подкидышей, настоящих и фиктивный из всех городов страны.

Были и официальные дела. Кажется, это случилось в Детройте: какой–то рабочий театра в конце выступления Джими получил благоприятную возможность излить свою скрытую ярость и прыгнул обеими ногами на руку молоденькой девочки, протянутую на сцену. Очевидно, он подумал, что визги и вопли оваций — первый признак надвигающейся Коммунистической революции, выбрал в жертву эту девочку и, видать не без удовольствия, сломал ей руку.

Были и счета за повреждённое оборудование театральных и концертных залов. Неистовая страсть Джими большей частью выливалась в последней вещи и тут–то его полностью контролировали.

Перед последним номером, обычно это была Дикая штучка, Джими перепоясывал себя старым Стратокастером, потрёпанной моделью с облупившейся краской и когда композиция достигала кульминации — бросался в атаку на свои колонки (тоже старой модели). Для аудитории это выглядело свирепым животным нападением или жестоким изнасилованием, но гитара и вокальная колонка прошли всё турне без серьёзных повреждений. Несколько порванных струн и глубоких царапин на покрытии колонки были обычным делом.

Свою любимую гитару Гибсон Летящую Ви он никогда не повреждал, конечно, если только не был мертвецки пьян, что на сцене с ним случалось довольно редко. Во время исполнения последней вещи Джерри Стикеллз всегда находился позади колонки, укрепляя её своим солидным весом супротив атак Джими. Всё было полностью отработано и находилось под полным контролем. Обычно. Но однажды Джими проигнорировал надоевшую рутину с колонкой и двинулся к краю сцены. На последней истошно воющей ноте он пошёл вдоль фонарей рампы и начал с хлопаньем кокать их один за другим корпусом своей гитары. Группа исчезла в клубах дыма и восторженных овациях восхищённой публики.

После концерта, когда сворачивали аппаратуру, появился старый рабочий сцены. Он взглянул на обломки крушения, печально покачал головой и произнёс: «Неужели в этом есть необходимость?»

Так было: два с половиной месяца полнейшей невменяемости. Я сейчас предпочитаю вспоминать только хорошие вещи в том турне, как например, такой факт, что мы могли поручиться за своё опоздание на любой концерт. Но только одно представление было сорвано, да и то, не по нашей вине: металлический остов актового зала Чикагского университета действовал как гигантская радиоантенна и заглушал всю музыку Джими многократно услышанным и искажённым звуком той же мелодии.

А картина встречи Джими в аэропорту Сиэтла дюжиной улыбающихся родственников — мамой (мачехой), папой и громогласными сёстрами и племянницами, которые в радости устроили скачки вокруг него!

Слишком тяжело сейчас вспоминать о том, что уже через два года он будет мёртв.

Приходит Ноэл и спрашивает:

— Чем занимаешься?

Отвечаю:

— Вот, работаю теперь с The Nice.

— А наш спорхнул, не хочешь к нам? Мы без тебя пропадём.

Я только спросил, когда ехать.

— Завтра в 10 летим в Милан

Итак, 10:00.

Звонит мне Джерри Стикеллз:

— Я в офисе, почему тебя нет?

Вот какой оборот… Я только… Быстро оделся, покидал в сумку самое нужное и… пять дней.

Джими, Мич, Ноэл и Джерри, они самолётом, чаще просто машиной. Я же и ещё трое парней колесим на грузовиках. Так, ничего особенного… Иногда Джими брал в дорогу себе цыпочку, ей хватало двух дней, это же гастрольная жизнь. Переезд, концерт, снова переезд: начинала скулить. И он отсылал её домой.

Помню, в Испании, мы все купили маски с трубкой… ласты. Все купили себе по камере, знаешь, Супер-8s… стали снимать друг друга… Может, видел кадр, где у Джими такая огромная африканская причёска, стоит в маске, выпирает его маленькая штучка с пинг–понговый шарик… на ногах ласты, готов к нырку… но всё ходит и ходит… Ты уже давишься от смеха, а волна его накрывает. Мы тогда повеселились.

Конечно, они спорили. Кто не спорит? Ноэл всё время говорил Джими, что тот играет очень громко. Джими, в свою очередь, говорил Ноэлу, что тот играет слишком громко. Мич всё время говорил, что его не слышно.