Куртис Найт - Джими Хендрикс

— Но многое у нас было общее, ну хотя бы непредсказуемость, за которую меня часто ругали музыкальные критики и, благодаря которой, возросла моя популярность, что доказывает ещё и ещё, что публике нравятся противоречивые, контрастные и талантливые натуры. Так что невидимая ниточка связала нас вместе. Бесспорно, он был талантлив.

И этот талант рос день ото дня.

В итоге мы стали постоянно играть в клубе Cheetah (Гепард), который находился тогда на углу Бродвея и 53–й, и был признан всеми самым–самым в Нью–Йорке. Это отразилось на наших заработках, но многие группы стремились занять там место.

Чтобы попасть туда, надо было пройти прослушивание. Владельцами Гепарда были французы, теперь у них самая известная дискотека в Нью–Йорке.

Они были современно настроены, но я не думаю, что они были готовы что–то для нас сделать, после того как прослушали шесть групп подряд.

Я играл на ритм–гитаре и пел, у нас ещё были органист, бас и ударные, мы уже здорово сработались. И когда мы исполнили первую вещь, они понимающе качали головами, на середине второй Джими стал играть зубами, языком, поворачивая гитару за спину и между ног. Я же пританцовывал и ноги мои летали. Они остановили нас на середине и произнесли:

— Мы вас берём на постоянную работу.

Клуб сам по себе был огромен, с лестницами наверх, с лестницами вниз, отдельно музыкальный зал, отдельно кабинеты, с невероятными интерьерами курительные комнаты и туалеты. Диваны, кресла, стены, всё было обито тканью под гепарда. Специальная подсветка создавала ощущение космоса. Собирались люди разных возрастов, приходили потанцевать, и одеты они все были очень экстравагантно. Клуб никогда не пустовал.

Мы с Джими решили, нам необходимо обновить гардероб, в Деревне нашли подходящую ткань и сшили из неё себе рубашки и пиджаки, и если добавить к этому наши белые клёшы, мы выглядели, только что сошедшими с рекламных плакатов.

К этому времени нами было уже написано много новой музыки, мы разработали такой стиль, какого ещё никто никогда не слышал. Джими иногда тоже пел, но в основном пел я, так как Джими предпочитал только играть. Так ему было легче сосредоточиться, к тому же он не считал, что его голос хорош.

Тогда же он начал экспериментировать с лёгкими наркотиками: кальян, кокаин, разные порошки, но ничего сильнодействующего.

Ему всё было интересно, всё обо всём всегда спрашивал, везде находил для себя что–то новое, но ничего не мог удержать, запомнить, казалось, всё проходило мимо его сознания. В итоге он решил, что трава и кокаин ему подходят и на этом остановился.

Мог говорить часами о нумерологии, о других планетах, где люди при желании могут жить девять жизней. Джими приходил в восторг от теории реинкарнации и часто мне рассказывал, что бывал здесь уже, но в другом теле и в другое время.

Однажды мне приснился сон, всё было так реально, хотя всё, что снилось, происходило в будущем. Мне показали будущее Джими. В розово–лиловых тонах я увидел Джими, прекрасного и безмятежного. Полностью успокоенного. Увидел его дух. Ничего подобного я прежде не видел, и представить не мог. Во сне я увидел, что Джими выполнил свою миссию, и его лицо светилось от счастья.

Как только я проснулся, я тут же отправился к Джими, и рассказал ему свой сон. Он посмотрел на меня как–то по–особенному, долго ничего не говорил, а затем произнёс:

— Куртис, знаешь, хочу тебе сказать, сейчас 1965 год, и меня не станет через пять лет. Все эти годы я буду много путешествовать и умру, как только моё послание любви, мира и свободы распространится между людьми всего мира. Так надо.

Никогда прежде передо мной не выстраивалась цепь событий, рассказанная тихим спокойным голосом и, вдруг, в одно мгновение, в моей голове зазвучали стихи новой песни с такой силой, как будто я знал её всю свою жизнь.

Стоял сентябрь 1965 года — ровно через пять лет почти день в день Джими не станет, песню, которая тогда родилась, я назвал «Баллада о Джими» и слова в ней такие:

Как только я пропел последнюю строчку, Джими впал в такой восторг, что тут же потребовал, чтобы мы отправились на студию. Он захотел сам играть на всех инструментах. Накладывая разные инструменты, он добился того звучания, которого хотел. В итоге при записи он играл на всех инструментах, кроме ударной установки. Даже пел со мной дуэтом.

В Штатах запись не издана до сих пор. Зато успешно растиражирована в Европе — в Англии, Германии, Голландии и Италии, её издали даже в Австралии. Несколько дней спустя его смерти граммофонная компания Пате Маркони пригласила меня в Париж спеть Балладу о Джими по французскому телевидению в программе, посвящённой моему другу Хендриксу.

В Англии сорокопятка вышла уже после его смерти, и многие музыкальные критики вместе с поклонниками Хендрикса посчитали, что я написал её в память о нём в коммерческих целях. Не придумать более фантастического заявления, чем это, ведь видно, что поёт и играет сам Джими.

Многое из того, о чём Джими со мной говорил тогда, в 1965, я не понимал. О каком–то послании, и что прибыл он с ним из других миров. О том, сколько мы должны выстрадать прежде, чем наш дух возвысится и обретёт своё место в каком–то другом мире. Однако я видел, что какие–то силы помимо моей воли управляют нашей судьбой. С нами происходило столько невероятных совпадений, что я, в конце концов, уверился, что Джими совершенно необыкновенная личность.

Мы продолжали работать в самых известных клубах Нью–Йорка и однажды мы обнаружили, что находимся снова на прослушивании.

Одним из самых посещаемых мест с конца 1965 и в 1966 был клуб Ondines на Ист-59–й улице.

Его облюбовали английские группы, которые тогда начали приезжать на гастроли в Штаты, и их становилось всё больше и больше. Одну из этих многочисленных групп звали The Animals, это была английская супер–группа, приобретающая популярность и у нас в Америке тоже.

Всё чаще я стал замечать, что люди начали с восхищением обсуждать игру Джими. Честно говоря, было на что посмотреть и что послушать, но ребята из The Animals как–то по–особенному внимательно за ним наблюдали. В эти дни мы работали в Ундинах, и они стали приходить каждый вечер и о чём–то толковать с Джими за столиком в дальнем углу.