Катерина Джеймс - Одуванчик: Воспоминания свободного духа

Когда слишком долго она не вставала, я надеялась: может быть, она умерла.

Однажды, придя со школы, я нашла своего четырёхлетнего братика совершенно несчастным. Огромные солёные горошины скатывались по его щекам на абсолютное голое тельце. (С тех пор как он чуть–чуть подрос, он приобрёл статус «недруга», и с ним стали обращаться ничуть не лучше чем со мной.) Скот стоял посреди гостиной, кроме детских ковбойских сапожек на нём ничего не было, и он стоял на одной ноги, изо всех сил стараясь удержать равновесие. Все его игрушки и одежда были кучей сброшены в мусорную корзину — как ему объяснили, он был их недостоин. Мне уже это было всё знакомо; это был один из излюбленных нацистских ритуалов маминого фолк–певца. Если он устанет так стоять и дотронется ногой до пола прежде, чем истечёт пятнадцать минут, Скоту придётся начать всё сначала, стоя на другой ноге. И всё из–за того, что мой маленький брат заигрался, не выгулял собаку, когда я была в школе, и щенок сделал лужу на ковре.

Меня съедала моя беспомощность и неспособность прекратить эти мучения, я только молиться стала ещё усерднее. Я понимала, что мне не дожить до восемнадцати, находясь под одной крышей с Дианой и её фолк–певцом, ведь только тогда я смогла бы спокойно покинуть этот дом. И вот однажды я заперла свою комнату изнутри и выпрыгнула в окно, ничего не взяв с собой, кроме одежды, которая была на мне. Больше я никогда не видела этот дом и не вспоминала о них. К несчастью моему маленькому братишке повезло ещё меньше, чем мне. Позднее он рассказал мне ужасные истории о нашей матери, как однажды, когда ему было всего шесть, она дала ему LSD — ей любопытна была его реакция, ещё и записала на плёнку всё, что с ним происходило. В конце концов, его дедушка и бабушка со стороны дяди Папы заступились за него и забрали Скота к себе.

Мне было одиннадцать, и идти мне было некуда. Мими и Эл уехали на отдых во Флориду в Эден—Рок, а отец с его полоумной женой Лорен — отпадал сразу. Я прошла пешком весь Сансет–Стрип, и когда село солнце, я нашла себе убежище здесь же, в подземном паркинге. Из груды пустых сложенных коробок я соорудила себе роскошную постель и провела ночь в кромешной темноте.

В ту ночь мне приснился самый невероятный сон.

Я оказалась в большом старинном театре с лепными украшениями, тяжёлыми люстрами, золочёными резными балконами и стенами, расписанными сценами из жизни ангелов. Тёмно–бардовыми портьерами завешаны променуары. Откинув одну из портьер, я вдруг провалилась в тёмную глубокую шахту. Я изо всех сил старалась уцепиться за стены, чтобы как–то замедлить своё стремительное падение, но я только всё быстрее и быстрее летела вниз. Думая, что умираю, я увидела слабый свет в конце колодца, он становился всё ярче и ярче. Наконец, когда луч стал слепить прямо мне в глаза, я оказалась посреди океана, и ни одного острова на горизонте. Вода поразила меня своей тёплотой и с нежностью меня всю обняла, солнечными зайчиками сверкала морская гладь, разбегающимися бесконечными сверкающими звёздочками. Я не чувствовала страха, но всёобъемлющую любовь. То был не голос, то был вопрос где–то внутри меня: «А знаешь ли ты, где ты?»

Так же без слов я ответила: «Да, я с Богом».

И бесшумно поплыла в вечное блаженство.

Впервые за всю свою жизнь я проснулась умиротворённой, но ужасно голодной. На другой стороне улицы была рюмочная Тёрнера, и я позаимствовала у них свой обычный завтрак, батончик Херши с миндалём. Затем медленно пошла по Сан—Винсент, через Западно—Голливудский парк. Сидя на самой верхней трибуне и доедая свой шоколадный батончик, я чувствовала себя самой счастливой девочкой на свете. Свобода, но что дальше? Вернуться в школу я не могла, а идти мне действительно было некуда, но я верила, что Бог меня не оставит, но вечером меня арестовали прямо перед кафе Бена Франка на Сансет и отвели в полицейский участок Западного Голливуда. Всё, чего добивались от меня полицейские, это вернуть меня домой, но я только сказала, что меня зовут Мэри, и отказалась рассказывать им о себе. Я была уверена, что, рассказав, кто я, и где живу, копы мне не поверят, или, что ещё хуже, позвонят родителям. Они попытались меня запугать исправительным заведением, пригрозив, что там я буду находиться под замком.

— Поверь нам, у тебя единственным желанием там будет вернуться домой.

— Нет, только не это, — прищурившись, отвечала я им, — и я хочу, чтобы вы отвезли меня туда.

Когда они поняли, что из меня не вытянуть, ни кто я, ни где живу, они посадили меня в полицейскую машину за решётку на заднее сиденье и отвезли меня до следующего места моего пребывания, Лос–Падринос,

Лос–Падринос оказалось немного ужаснее, чем я его себе представляла. Оно было переполнено подростками, ещё более упрямыми рыбками, чем я. Всюду железные решётки вместо дверей, закрывающиеся на электронные замки. Совсем скоро я поняла, что попала в настоящую тюрьму. Меня привезли уже после полуночи и сразу отвели в огромную гулкую душевую, сунув в руки большой коричневый бумажный пакет, чтобы я туда сложила свои вещи. После душа они ощупали меня всю, есть ли вши или не могла ли я чего–то спрятать на теле. Затем мне сунули в руки связку стандартных тюремных вещей, хлопчато–бумажную ночнушку, а у необъятного размера платья был такой вид, что его только–что вытащили из–под катка. Штаны были настолько велики, что в них свободно могло бы уместиться три меня; мне пришлось завязать их узлом у пояса и подвернуть снизу. Надзирательница долго вела меня по длинным переходам, и при каждом её шаге огромная связка ключей кляцала и билась об её ужасно уродливую задницу, привлекая любопытные взгляды обитателей, с интересом разглядывающих новую жертву. Она вела меня по блоку L, но вот, наконец, за мной защёлкнулся замок.

Стены этой пустой крошечной клетки, в которой я оказалась, были выкрашены в цвет фасоли. К цементному полу была привинчена железная кровать, а на унитазе в углу даже не было сиденья, небольшая раковина и зеркало, прикреплённое к стене — что ещё нужно. Даже окна были затянуты металлической сеткой для пущей безопасности. В моей двери было небольшое оконце, через которое был виден холл, но чаще всего в него видны были любопытные взгляды охранников. Единственное, что меня удивило там, это то, что никогда полностью не выключался свет, и теперь, моё личное пространство на этой планете, оказалось погружённым в постоянные сумерки.

Я застелила постель жёсткой простынкой и, накрывшись серым шерстяным одеялом, заметила, что все стены покрыты выцарапанными на них надписями, сделанными предыдущими обитателями. Они выглядели причудливым растительным орнаментом, помню, были среди них и такие замысловатые имена, как «Лил Дот» и «Ангел Пор Вида». Они были даже на потолке, и мне стало любопытно, как это они умудрились добраться туда. Была уже глубокая ночь, и тихо было как в церкви. По лицу катились слёзы, но то были слёзы облегчения. Может быть, мне и было чуть–чуть страшно, но меня охраняли, и я была в безопасности. Ночные кошмары остались в прошлом.