Пегги Касерта - Вместе с Джанис

— Ты не жалеешь, что трахнула меня сегодня ночью, солнышко?

— Нет, что ты, — поспешила прервать её я, удивлённая таким поворотом. — Конечно нет. А ты?

81

— Нет, конечно. Мне очень понравилось. Мне было хорошо с тобой.

— Зачем же ты тогда спрашиваешь?

Она, видно, колебалась, зависнув где–то между слабой улыбкой и ещё чем–то, что я никогда не смогла бы описать. Затем, притянув меня к себе, накрыла мне грудь своей ладонью и прошептала:

— Я лишь хотела удостовериться, солнышко. Просто хотела удостовериться.

82

Уже в Сан–Франциско несколькими днями позже меня стали преследовать вопросы о нас с Жени. Что за причины, сделавшие её такой? Что за одержимость к физической реализации мною, как женщиной? И что толкнуло меня, влюблённую в другую (и к тому же безнадёжно безумно влюблённую в другого) поступить так как я поступила? Что меня так тянет к Джанис? Возможно, исчерпывающего ответа нет. Но что–то общее, чувствовала я, было между нами, в том жизненном опыте, в том окружении, в каком росли мы обе, и это ли общее сблизило нас в тот вечер в гостинице Челси? Это проверить не трудно. Нет ничего в мире более естественного промелькнувшего в сердце реактивным самолётом мимо открытого окна воспоминания и холода уходящей зимы деревенских просторов, проникающего в твоё тело отовсюду.

Раз речь пошла о моей жизни, надо сказать, что мы с Джанис разные, такие же разные как обрывистый тихоокеанский берег Биг–Сюра и болотистая дельта Миссисипи. Только две травмы омрачили моё детство. Первая связана с моим самым ранним воспоминанием. Мне было три, может быть, четыре. Помню слёзы матери на нашей кухне. Нам пришлось переехать из нашего милого дома в одном из самых уютных районов Ковингтона, штата Луизианы, в обветшалое строение со множеством соседей. Мой отец был и есть — игрок. Думаю, мы из–за него потеряли наш дом. Думаю, проиграл в карты. Переезд не мог не отразиться и на мне, но последовали пять лет солнечной беззаботной детской жизни под южным солнцем прежде, чем я испытала новое потрясение.

83

Я была всего лишь ребёнком, и мои родители обращались со мной как с принцессой. Они поженились, когда ему было уже к сорока, а ей только исполнилось двадцать, и я была очень привязана к своей матери, а его я воспринимала скорее любящим дедушкой. Ну что ж, расту без отца. Так думала я и выросла в обаятельного, симпатичного подростка, невероятно популярного в нашей школе. Эту свою популярность я уже осознала к концу шестого класса, меня тогда выбрали королевой майского карнавала, что для подростка в этом тихом, сонном южном городке равносильно быть избранным в Президенты, а мне было лет одиннадцать–двенадцать, и прошло уже два года с того времени, когда в трёх кварталах от моего дома меня изнасиловал один громила: рубашка–ковбойка, джинсы и высокие охотничьи сапоги.

Я играла со своими школьными подругами на пустыре — тогда он казался мне настоящим лесом. Заросшее высоким кустарником место. Мы собирали ветки, обломки досок, опавшие листья и строили из всего этого замки, крепостные стены и секретные убежища. До того дня, для меня «наш лес» был наполнен бесконечными играми в бесстрашных копов, безжалостных разбойников, кровожадных индейцев и ловких ковбоев, невинными играми с воображаемыми стрелами луками, ружьями и пистолетами. Было время ужинать и всех остальных детей разобрали по домам. Не помню почему, но я задержалась, то ли замечталась, то ли просто присела отдохнуть.

84

Сгущались сумерки. Мужчина вынырнул из ниоткуда. Он был невероятно громаден, но он был белый, и я не испытала страха, сначала, пока он не приблизился ко мне почти вплотную, и я не увидела необычный блеск в его глазах. Я побежала. Но он тут же меня поймал и заломил мне руку за спину. Меня охватил такой ужас, что я даже не закричала. Одним рывком он расстегнул блузку и сдёрнул с меня, затем так же быстро он расправился с моим ремнём, джинсами и трусиками. Одним движением руки он повалил меня на землю, развёл мне ноги и, удерживая их так ладонью, свободной рукой расстегнул молнию и высвободил своего джека на свободу. Несмотря на то, что я оцепенела от ужаса и страха, что кто–то может нас увидеть, меня поразила его величина, я в жизни до сих пор никогда подобного не видела.

Пять минут прошло в попытках пропихнуть всю его длину в меня. Мне казалось, он весь во мне. Но это не так. Я была ещё совсем неразвита. И я до сих пор не знаю, кончил ли он тогда или нет, поскольку после его диких дёрганий, причинивших мне только боль, он вдруг вскочил и убежал, оставив меня лежать там, рыдающую.

Меня трясло. Между ног было сыро и всё горело. Я наклонилась посмотреть, шла кровь. Собравшись с силами, подобрав одежду, я побежала домой и постаралась незаметно проскользнуть через заднюю дверь в ванную, чтобы только не увидели родители.

— Пора ужинать, — услышала я.

— Сейчас! — крикнула я, вытирая слёзы платком. В зеркале на меня смотрел тот мужчина. Ничего не чувствовала, кроме горящего своего тела и стыда.

— Родная, что случилось? — спросил отец, когда я присоединилась ко всем на ужин.

— Ничего, — произнесла я и быстро добавила, — Джек толкнул меня, когда мы играли. Вот и всё.

Они что–то заподозрили, но расскажу, всё по порядку. Позже, когда отец взял меня с собой в бакалейную лавку, расположенную в десяти кварталах от нашего дома, тот человек был там. Я ухватилась за полу отцовского пиджака и спрятала в неё своё лицо.

85

— Что с тобой, Пегги? — спросил отец.

— Ничего… ничего.

Тот человек, завидев меня, тут же вышел, и больше я его никогда не видела.

Как под копирку прошли годы средней школы. Я стала даже ещё популярнее и в первый же год победила в конкурсе «Любимица класса».

Я не понимала тогда многого, но Ли Харви Освальд вошёл в мою жизнь, когда я была в седьмом классе. Он то появлялся в школе, то исчезал — его матери приходилось мотаться все эти два года между Ковингтоном и Новым Орлеаном. Он был странным, плохо уживающимся со сверстниками, один из так называемых «проблемных детей», с которыми педагогам приходится «работать». Он был моим одноклассником, и для меня не было секретом, что беднягу всегда мучили какие–то сомнения (рос он без отца), но горечь и мстительная его природа не позволяли приблизиться к нему. Одноклассницы его раздражали, но и среди парней, похоже, у него не было друзей.

И с места в карьер — в первый же год — он заставил говорить о себе всех (и говорят всякое до сих пор, годы спустя, как он застрелил Президента).

Несколько недель от него только и слышно было, что он ненавидит нашего трудовика. Меня не было тогда в классе, но я слышала, как рассказывали. В одну пятницу, как только после занятий все учащиеся покинули школу, нашего учителя труда заперли в шкафу. Кто–то (а я не сомневалась, кто это мог быть, хотя ребята и говорили разное), впихнув учителя в шкаф, навесил снаружи большой амбарный замок. Бедный этот сукин сын просидел запертым в этом чёртовом шкафу все выходные. Каким–то образом вопли и стук бедняги не были услышаны вахтёром, а так как в школе не было ночного сторожа, обнаружили его только утром в понедельник, голодного и измученного. Учитель слёг и проболел всю неделю. Школьная администрация с пристрастием опросила каждого из нашего класса, но так ничего и не выяснила. На переменке я подошла к Ли Харви и спросила напрямик, как он в одиночку смог с ним справиться. Вместо ответа он только широко улыбнулся.