Пегги Касерта - Вместе с Джанис

Её подруга, стоявшая рядом, я запомнила её, она ужасно косила глазами, произнесла, выругавшись:

— Это совсем не Джанис, за кем ты бежала, дура.

Она резко развернулась на каблуках, а первая последовала за ней, полностью упав духом, оглядываясь назад почти через каждый шаг, в надежде, что всё–таки, может быть, она была права.

Мы вбежали в по обыкновению тесное закулисье, и прямо попали в объятия какому–то прорвавшемуся сюда репортёру из Лос–Анжелесской Свободной Прессы, не иначе как.

— Здесь совсем нет места для большего количества людей, — произнёс он, преисполненный властью, которой ему никогда уже не удастся испытать за всю его оставшуюся жизнь.

Джанис быстро его отшила, а мы с Сэмом нашли зарезервированные для нас места, прямо напротив сцены.

206

Билеты были все проданы — я обвела взглядом знаменитостей, с нами рядом сидела Энн—Маргарет. Подростки скакали, прыгали, а концерт даже ещё не начался. Сладковатый запах марихуаны поднимался над Чашей, а по боковым променуарам трусливо суетились копы. После незначительной задержки вышла Джанис и через пару номеров первые уже бесновались, визжали и танцевали в боковых нефах, а вторые принялись унимать их и рассаживать по местам.

Для всех кроме Сэма вечер обещал быть крайне запоминающимся и приятным. Джанис пела Summertime, когда он начал стонать и охать насчёт нового гитариста. Я согласилась, что замена, которую привела Джанис, оказалась точной копией Сэма. И к концу номера он превратился в комок ярости, смешанной жалостью к себе.

— Зачем было, мать её, увольнять меня, если она нашла гитариста, подражающего моей игре? — выл и стонал Сэм.

С половины концерта он не выдержал и вскочил:

— Всё, пошли отсюда. Я больше не могу.

— Ты разве не хочешь досмотреть до конца? — спросила я.

— Чёрт, чёрт, нет! Это же моё шоу! Я слышал его тысячу раз. Я могу насвистеть тебе каждую мелодию. Я играл их миллион раз. Пошли. Ты идёшь со мной, или остаёшься?

Я понимала, что он хочет использовать меня в борьбе с ней — когда она узнает, что мы ушли, прежде чем опустился занавес, без неё, вся её ярость падёт на меня. А вот этого–то и хотел Сэм. И он думал, что так он сможет вернуться к ней. И я, всё ещё находящаяся под его чарами, последовала за ним, уверенная, что её кто–нибудь обязательно подвезёт до Лендмарка после окончания. Но беда в том, что так подумали и многие другие. В итоге она шла пешком, сопровождаемая ордой обожателей — шесть или семь кварталов от Чаши до гостиницы.

207

В добавление ко всему, когда мы вернулись в Лендмарк, чтобы ещё более навредить себе, Сэм с помощью кредитки вскрыл дверь в номер Джанис и украл ещё большую порцию, чем в прошлый раз, её героина. Но не это взволновало её, когда она, наконец, нашла нас.

— Что за идея, вы оба, мать вашу? Почему вы не досмотрели моё выступление? Что за идиотская выходка, мать вашу, уйти и оставить меня там одну? Ты, ссыкун, Сэм. Ты — последний ссыкун. А ты…

Она сделала шаг в мою сторону, сверкнув глазами.

— Ты пошла за ним, как последняя, мать твою… медуза.

Она замолчала, затем обрушила весь свой гнев на него.

— Мне пришлось пешком добираться домой, ты этого хотел, да? Ты, мать твою, перемать?

— Уж не ты бы это говорила! — неожиданно воскликнул он. — Я не давал повода тебе так поступить со мной. Где ты нашла этого, мать его, гитариста…

Впервые за всё время я услышала, как Сэм повысил на неё голос.

— Твоё нытьё меня достало, чтоб я не слышала ни слова о моём новом гитаристе, понял? — кричала она. — Ты — вина всему. Ты так ни разу и не смог заставить их сыграть вместе, и ты это прекрасно знаешь и без меня!

Вдруг, неожиданно для всех нас, у неё резко изменилось настроение. Улыбаясь и явно преувеличивая, она с гордостью произнесла:

— Мне пришлось идти домой пешком в сопровождении двух тысяч девчонок и ребят. Двух тысяч девчонок и ребят! Можете себе представить? И знаете, что? Никто из них ко мне не приставал. Трое даже вызвались охранять меня. И у меня не было ни малейшей заминки по дороге домой.

Сэму ничего не оставалось, как дуться на её добродушное над ним подшучивание.

И когда она позвала меня с собой, я взглянула на него, но он даже не поднял головы. Думаю, тогда–то и началось моё медленное остывание к нему, потому что впервые я последовала за ней, не спросив его желания. Я понимала, что говорить с ним в этот вечер было бесполезно, ни к чему хорошему это всё равно не привело бы, и я не хотела стать частью его несчастий.

208

Позже, уже лёжа в постели, она вдруг остановила мои ласки и прижала мою голову к своему животу.

— Как долго я сегодня была на сцене? — спросила она меня.

— Не знаю, я же ушла раньше, помнишь?

Мне было очень стыдно, что в такой момент напомнила ей о своём малодушии, но мысли её были слишком далеко, чтобы заметить мой промах.

— Сорок пять минут, — задумчиво произнесла она. — Так планировал Алберт. А я сократила до тридцати двух. Знаешь, сколько они заплатили мне за них?

Она сама ответила, не дав мне даже шанса вставить слово.

— Шестьдесят тысяч долларов, — сказала она. — Это почти две тысячи, мать их, долларов в минуту.

209

Бедняга Сэм, ему потребовалась почти вся его жизнь, чтобы понять, что Джанис никогда снова не собиралась с ним работать.

Отчасти с каким–то тайным злорадством она оставляла ему время от времени маленькую надежду своим преднамеренно дружественным к нему отношением, прежде чем оттолкнуть его навсегда.

В начале декабря 1969 года Джанис находилась в Лос–Анжелесе, занятая подготовкой к телешоу Том Джонса.

В шесть утра меня разбудил звонок Сэма.

— Мне только что позвонила Джанис, просит срочно прилететь в Лос–Анжелес, хочет поговорить со мной о каком–то деле, — сказал он.

— Что за дело? — спросила я.

— Не знаю, — сказал он. — Она слышала, что Тина Тёрнер собирается заказать у меня для себя несколько песен. Может быть, Джанис хочет перехватить у Тины идею и нанять меня снова? Может быть, она простила меня?

210

Чересчур сомнительно. Как–то раз кто–то проделал шутку подобную Сэму с Джанис, так она никогда это ему не простила. Смешанные чувства заставляют её так поступать, здесь и её гордость, и шаткость её положения, и её неуступчивость, и некое неприятие любого другого решения, чем то, которое она сама выбрала. Для Джанис не имело никакого значения насколько нестандартными могут быть отношения или насколько потенциально стоящими для неё они смогут стать, если она уступит. Когда что–то кончается, для Джанис это означало только одно, это кончилось, даже если ей приходилось искажать истину и хоронить заживо свои чувства и подспудное желание видеть продолжение таких отношений.