Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

Прежде всего я проверил, нет ли никого внизу и снова поднялся наверх. Но тут я вдруг заметил огромную сине–зелёную навозную муху, с жужжанием летящую по коридору. Портьера, висящая в проёме, закрывала меня полностью. Пулей я ещё его не зарядил, и решил просто попробовать сбить её струёй воздуха. Муха, видимо почувствовав потенциальную опасность, обратилась в бегство и села на краешек подоконника, на котором стояла причудливая вазочка тёмного стекла. Я прицелился и нажал на курок. Струёй воздуха, вырвавшейся из дула пистолета, смахнуло её (вазу, но не муху) с подоконника. Осколки разлетелись по всему полу, и, услышав шаги отца, я побелел.

— Что ещё там?

Я запаниковал и быстро спрятал пистолет в задний карман брюк. Отец уже был совсем рядом, он отдёрнул портьеру и увидел разбитую вазу.

— Что здесь произошло?

— Я лишь хотел схватить навозную муху, такая большущая сине–зелёная, и она так медленно ползла по окну, что мне захотелось её поймать, и…

Вдруг выражение лица его изменилось.

— Ты не порезался? С тобой всё в порядке?

Я почувствовал себя ещё хуже, услышав, что он беспокоится, не поранился ли я. Но когда отец убедился, что со мной всё в порядке, то отвёл меня наверх и начал отчитывать меня, сказал, что мне из тех денег, которые я получаю за газеты, придётся возместить нанесённый мною ущерб. И это стало первой ласточкой среди многих неприятностей, которые я испытал на себе из–за своей неодолимой тяги к огнестрельному и холодному оружию. На следующий же день я взял своё сокровище на пустошь и в одном из бетонных бункеров, в одной из наших огневых точек, я, завернув его в промасленную тряпку, закопал в землю в одном из углов. «Там он будет сохраннее, — подумал я, — до того момента, как мне понадобится».

Прошло прилично времени после этого отвратительного случая с навозной мухой, и я решился отыскать и применить моё грозное оружие. Я надеялся и молил Бога, чтобы всё обошлось. По дороге из школы на перекрёстке мы встретились с Аланом и свернули по направлению к нашему доту. Толстенная в полдюйма железная дверь оказалась кем–то прикрыта. Нам с Аланом, приложив все наши силы, удалось всё–таки открыть её, и мы вступили в холод и темноту, пахнущие сыростью, гниением и ещё чем–то едким. Сказать, что мы были взволнованы, когда откопали и стряхнули землю с пистолета, это не сказать ничего, мы были на грани помешательства. Всё, что нам нужно было тогда — это срочно достать какие–нибудь металлические круглые брусочки или купить разноцветных дротиков с мишенью, и мы могли бы вернуться сюда и стрелять, сколько душе влезет, и никто бы нам не помешал.

Не могу сказать, что отец не ходил в кино. Я часто упрашивал его взять с собой меня. Но однажды он сам предложил мне это. Ну и что ж, что мне не понравилась афиша — я бы пошёл в любом случае. И когда на экране я увидел Мерилин Монро в цветах техниколор, я понял, что он хотел мне показать. «Ниагару». Великое потрясение для нас обоих, и для меня, и для отца. Всю дорогу из кино домой мы не проронили ни слова. Только иногда встряхивали головами. Мы понимали, что только что увидели нечто совершенно особенное. Мерилин Монро.

Когда в мир пришло телевидение, когда на нашей улице появились у соседей первые телевизионные приёмники, мы целыми толпами ходили от окна к окну, упражняясь в акробатике, чтобы только краешком глаз увидеть через занавески голубой экран. Дядя Джек тоже купил его себе и пригласил меня посмотреть на него. Это было днём, и когда он его включил, первое, что я увидел, это были чередующиеся чёрные и белые строчки. Когда глаза привыкли — я увидел! Да, это были фигуры, и они двигались! Это было поле для крикета — только без возражений — просто пустое крикетное поле, ничего более. Должно быть, дядя включил, когда был перерыв в игре. Вдруг, внезапно на экране появилась маленькая белая собачонка, она задрала ногу и пописала прямо в камеру. Это была первая вещь, которую я увидел по телевидению.

Но уже сознание людей стало меняться — из нации радиослушателей, рыскающих на коротких волнах — ещё одно наследие Второй Мировой — в нацию смотрящих, ищущих и наблюдающих. Такие события как коронация королевы Елизаветы II начали собирать семьи, родственников и соседей у голубого кинескопа. Как–то вечером, помню, показывали танцующих кан–кан Tiller Girls. Вся семья собралась у ящика, все буквально приклеились к экрану. Они окончили свой танец, и человек в галстуке–бабочке объявил эту тёмнокожую девушку, собирающуюся нам спеть. Чёрно–белый в цвете. Это была Билли Холидей. Чёрно–белый блюз! У меня было такое чувство, что пела она исключительно для меня одного, направляя все свои чувства в мою сторону. Но не чувство радости несла она мне, а ощущение, что умирает. Затем снова вернулись Tiller Girls, снова стали высоко задирать свои ноги в чулках в крупную сетку. Мама с тётей не удержались и стали осуждать их, говоря, как это мерзко и отвратительно показывать всем так много своего тела. Напротив, мужчины в доме все как один в восторге рукоплескали им. Но всё это была чёрно–белая жизнь. А в мою жизнь вошло немного цвета — это Билли Холидей и Мерилин Монро.

Первой реальной героиней в моей жизни, стала вовсе не экранная героиня. Ньюкаслское городское вересковое поле — обширная зелёная с буйной растительностью территория в самом центре нашего города. Во время ежегодного соревнования в беге, цыгане, клоуны, жонглёры, актёры и уличные художники собирались там со всех концов Европы и Объединённого Королевства на настоящий карнавал, длящийся целую неделю. С любопытством я разглядывал старинные кибитки на огромных деревянных колёсах, с рессорами, как бы сошедшими с экрана, дощатыми бортами, с крышами из толстой грубой ткани, и металлической печной трубой. Сквозь простыни, развешанные на просушку, я увидел костёр с большим чёрным металлическим котелком. Цыганка сняла его с огня и вылила дымящуюся воду в железную бадью, отпрянув немного назад, чтобы пар не ожёг ей лицо. Её блуза съехала с плеча, оголив грудь, и я увидел её тёмно–коричневые крупные соски. Я просто ошалел. С минуту она не замечала меня, затем, увидев меня, стоящего между развешанными на верёвке простынями, её карие глаза сверкнули, и она прикрыла грудь правой рукой.

— Гррр… Мерзавец, — прорычала она, скорчив грозную гримасу.

Я пулей отлетел в сторону. Этого мне никогда не забыть. Этим же вечером я впервые онанировал, вспоминая её. Она навсегда осталась в моей памяти.

В школе одни предметы мне нравились, другие — внушали ужас. Всё, что связано с деятельностью человека, история, изящные искусства, религия, география — я любил… всё, остальное — какие–то схемы, диаграммы — навевало тоску. Ненавидел экзамены. Помню, когда пришло время сдавать их в одиннадцатом классе, я всё отпущенное время смотрел в окно и думал, что может измениться, если я их не сдам. Так я сидел, ничего не делая, и, что типично для меня, старался наверстать упущенное время за оставшиеся пятнадцать минут. Бесполезно говорить, что экзамены я проваливал. Как выяснилось много позднее, разницы большой в этом не оказалось, в любом случае — дурацкая система.