Эрик Бёрдон - Раньше я бывал зверем, теперь со мной всё в порядке

Так или иначе, среднюю школу на Уорриор–стрит я окончил, место, которое до сих пор вспоминаю не без содрогания. Рассказывают жуткие вещи про нашу школу, одно имя которой вызывает в памяти воинствующие банды, что выделяло нас на фоне остальных окрестных школ. Рассказывают, что обрядом посвящения было бросание всех новоиспечённых через футбольные ворота. Я испытал нечто подобное задолго до этого и прятался в уборной до начала урока, избегая всяких нежелательных встреч. В школе было полно хулиганов, и перед школой я часто видел полицейскую машину и полицейских, выводящих из здания кого–нибудь из учащихся в наручниках. И гораздо больше сил чем на учёбу уходило, чтобы держаться подальше от неприятностей.

Был там один учитель, Берти Браун, ветеран Второй Мировой, полный самых невероятных историй. Он смог достучаться до моего сердца. Война в рассказах Берти была совсем другой, как уха отличается от той похлёбки из рыбьей муки, которую показывали в новостях, и была ближе моему пониманию, благодаря ещё и рассказам моего дяди. Берти описывал свою работу на войне, как нечто среднее между гражданским инженером и боевым лётчиком. Мы сидели с открытыми ртами, слушая, как он летал на разведку над Тихим океаном, снимал на камеру вражеские позиции, и как приземлялся на экзотических островах Южной части Тихого океана, чтобы взять пробы почв, узнать, можно ли в будущем построить на них аэродромы для тяжёлых бомбардировщиков. У нас волосы вставали дыбом, когда он совсем близко подбирался к японцам. Я уж начинал было думать в красках, но по–прежнему всё оказывалось старой военной хитростью.

Именно захватывающие рассказы Берти Брауна о своих приключениях на Востоке во время войны с японцами научили меня думать категориями, отличающимися от простого разграничения на белое и чёрное. Из–за нехватки педагогов в то время, Берти преподавал сразу в нескольких классах. Обычно он вёл два предмета: ИЗО и математику, но часто проводил уроки и по английскому. Но какой бы он урок ни вёл, мы всегда старались переключить его, спрашивая не относящиеся к теме урока вопросы о его военных подвигах, и он всегда поддавался.

— Помню, однажды, думаю, это было побережье Западной Малайзии…

И мы переносились в цветной удивительный мир сражений в Южной части Тихого или Индийского океанов.

Именно Берти Браун увидел что–то особенное в моих способностях. И предложил меня как одного из кандидатов на продолжение образования после окончания школы в виде эксперимента. Бессмертный пример того, как один человек может при желании изменить полностью весь ход жизни другого. Сперва меня зачислили на курс как вольнослушателя, занятия должны были проходить по утрам каждую субботу в течение целого года в Ньюкаслском университете, чтобы выяснить, представляю ли я интерес для дальнейшего моего образования или нет. После прохождения этого курса я сдал экзамен, и меня зачислили на первый курс в колледж Изящных искусств и Промышленного дизайна, на Клейтон–роуд в Ньюкасле–на–Тайне. Так началась новая эра в моей жизни; Великое Пробуждение.

Я познакомился с молодыми людьми, которых интересовало большее, нежели только белое и чёрное о войне, о верфях или шахтах. Я вдруг оказался в одних аудиториях и то же дневное время, что и девушки! Близился самый приятный период моей жизни.

Итак, я рос в послевоенное время, впитывая всё по капле и бесшумно продвигаясь вперёд, с навязчивой идеей оружия. В школе изящных искусств я начал постигать причины этого. Но Берти Браун, педагог, сумевший уберечь меня от судостроительных верфей и каменноугольных шахт, всё равно в первую очередь оставался для меня героем войны. Мой первый духовой пистолет был игрушкой, но он дал мне почувствовать устрашающую силу оружия. Показал мне возможность противостоять намерениям врагов, столкнувшись лицом к лицу с гримасой войны, но мне предстояло жить со всем этим всю мою жизнь.

Мои родители гордились мною. Соседи успокоили их своим разговорами, что я исправился, что обо мне им теперь нечего беспокоиться и тому подобная всякая чушь.

В первый же день моей учёбы в колледже я услышал, как кто–то крикнул с последних парт:

— Есть здесь кто–нибудь, кто интересуется джазом?

Обернувшись, увидел через три–четыре ряда улыбающегося Джона Стила, который в один прекрасный день станет барабанщиком Animals.

— Конечно, — откликнулся я.

Я переговорил с парнем, сидящим рядом с Джоном, и он немного пересел, чтобы я смог сидеть с Джоном за одной партой. Джон оказался кладезью информации о джазе и о музыкантах. Он поделился всем, что у него было на кончиках пальцев. Ничто тогда не говорило о том, что он сам станет одним из них.

Мы быстро сдружились. На первом курсе нам читали введение в историю искусств, что, казалось, не сильно его интересовало. На втором курсе он перешёл на специальность черчение, и это разделило нас, так занятия по специальности проходили уже в другом корпусе. Но мы виделись каждый день в перерыве на обед, а также между половиной пятого и семью вечера, после того как дневные занятия оканчивались и нам приходилось ждать начала вечерних. Именно в это время в общей зале начали играть джемы двое студентов старших курсов с факультета выставочного дизайна, Винстон Скотт и Филип Пейн.

Мы, четверо, выделились в ядро страстных любителей кино и музыки. Не лишне сказать, что по большей части нашим обучением стал кинематограф, наши альбомы для эскизов пестрели набросками, зарисовками и пометками, которые оказывались для нас гораздо полезнее наших лекций и семинаров. Мы с Джоном Стилом нутром чувствовали, что от таланта Марлона Брандо и от призывающих к геройским действиям современных американских фильмов, большинством снятых Юнайтед—Артистс, мы получали больше, чем от занятий в колледже. На следующий же день после того, как мы увидели Марлона Брандо в роли Юлия Цезаря, Джон Стил уложил свои волосы под Юлия Цезаря Брандо, чем вызвал бурю негодований. Обычно волосы у него были гладко зачёсаны назад. Теперь же он отважился причесать их вперёд, а по бокам над ушами — мелко завить. Вы должны понимать, это же была середина пятидесятых и для юношей экспериментировать со своим внешним видом, было нечто из ряда вон выходящее. В аудитории его встретили воплями девчонки, улюлюканьем и свистом — остальные.

— Вижу вам понравилось, клёво, не правда ли? Как вам Марлон Брандо?

Я был в восторге от решимости Джонни и начал понемногу осознавать, что внутри этого тихого, немного консервативного парня сидел храбрый, мужественный, вдумчивый бунтарь. Ещё он мне оказал дружескую поддержку, по крайней мере, в одном из моих любовных увлечений. Гречанка из нашей группы. Звали её Мария и всё при ней. Но не это главное, она была жутко привлекательна, милое личико, длинный тёмно–каштановые волосы, доходящие ей до середины спины и пара великолепных, каких я ни у кого никогда не видел, сисек. У неё уже был постоянный парень, где–то за стенами колледжа, но это меня не останавливало. Я не пропускал ни малейшего случая, чтобы своими жадными руками не обнять её и, конечно же, абсолютно дурел, находясь рядом с ней. И Джон был тем самым человеком, который меня осаживал и говорил мне по–дружески откровенным текстом: