Николай Коняев - Алексей Кулаковский

И хотя он, как и Кулаковский, был педагогом, но между ними сразу установились отношения учителя и ученика.

Впрочем, иначе и не могло быть.

Было Семену Новгородову тогда всего 20 лет, а Кулаковскому почти вдвое больше — 36 лет. Кроме того, Новгородов почитал Кулаковского как первого поэта Якутии и, оказавшись с ним в одном училище, ловил каждое его слово.

Наверное, не так уж и много было у Алексея Елисеевича таких же способных и отзывчивых к его идеям учеников, поэтому сил на Новгородова он не жалел и учительское дарование его раскрылось тут в полной силе.

Отчасти об этом свидетельствует сохранившаяся новгородовская тетрадь с записями 1913 года. В эту тетрадь ее двадцатилетний владелец списывал у Алексея Елисеевича стихи Ивана Елисеевича Кулаковского, а также произведения самого Ексекюляха: «Песня о голоде», «Песня суток», «Рассвет», «Предназначение покровительницы», «Сон шамана», «Совет», «Для чего родился», «Не знаю, что дальше луны», «Песнь шамана»…

Такое вот достаточно представительное избранное двух якутских поэтов собрано в тетради С. А. Новгородова [88] Часть этих текстов помещена в кн.: Новгородов С. А. Во имя просвещения родного народа. Якутск: Книжное издательство, 1991. С. 66–91. .

Конечно, Новгородов был необыкновенно талантливым и столь же необыкновенно проницательным учеником. С жестокостью, свойственной выдающимся молодым людям, он не только учился у Кулаковского, но еще и прилежно изучал его, как диковинное насекомое.

Результатом этого изучения стало посвященное Кулаковскому стихотворение ученика:

«Принимая во внимание то, что летом этого же года он поступил в Петербургский университет, вполне закономерен вопрос: не Кулаковский ли посоветовал стать ему лингвистом? — пишет, комментируя эти стихи, Л. Р. Кулаковская. — Во всяком случае, как написал впоследствии сам Новгородов, поэт делился с ним своими мыслями о родном языке, его красоте и гибкости, о транскрипции якутского языка».

Мысль вполне справедливая.

Новгородов действительно уже летом 1913 года поступил в Петербурге на арабско-персидско-турецкое отделение Восточного факультета университета, а через год перешел на монголо-маньчжуро-турецкое.

Наверняка в откровенных беседах Ексекюлях Алексей поделился со своим двадцатилетним учеником планом проситься в помощники Пекарскому.

Никаких свидетельств и документов, подтверждающих, что такие разговоры были, нет, но есть факты биографии самого Новгородова, который занял-таки как раз то место, которое мечтал занять Кулаковский.

Безусловно, учеником он оказался способным…

Правда, и ему не сладко пришлось на службе у Эдуарда Карловича.

Несмотря на заступничество Никифорова, доказывавшего Пекарскому, что якутский народ ценит Новгородова и его труды [90] Новгородов С. А. Во имя просвещения родного народа. Якутск: Книжное издательство, 1991. С. 153. , Эдуард Карлович категорически заявит, что имени Новгородова не будет на обложке словаря и, «продолжая теряться в догадках относительно моих (Новгородова. — Н. К.) заслуг перед якутским народом», пообещает поместить в выпускаемом томе словаря вкладную цветную полоску со словами: «Начиная с 99-го печ(атного) листа участие в обработке словаря принимал С. А. Новгородов».

Так как это не могло вполне удовлетворить Новгородова, то он заявил непременному секретарю РАН, что вынужден прекратить свою работу по составлению якутского словаря, если его фамилию не поместят на обложке.

«Узнав об этом твердом решении, — пожалуется Новгородов непременному секретарю РАН С. Ф. Ольденбургу, — Э. К. Пекарский заявил мне 30 апреля с. г., что в 1-м выпуске П-го тома словаря не будет и полоски. Таким образом, я лишаюсь доказательств своей работы по составлению якутского словаря перед якутским народом вплоть до появления послесловия к словарю через 5—10 лет» [91] Там же. С. 160. .

Мнение о работе С. А. Новгородова самого Э. К. Пекарского тоже известно, оно изложено в его заявлении С. Ф. Ольденбургу:

«Сотрудник мой С. А. Новгородов не оправдал возлагавшихся мною и Академией надежд как на помощника по обработке составленного мною якутского словаря. Он занимался только по два часа и часто отлучается: поездка в Москву и болезнь. Больше двух часов не хочет заниматься. Мне остается пожалеть, что я потратил на Новгородова больше времени, чем следовало, полагая своей простотою, что мне удастся выработать из него продолжателя моих работ по «Словарю» и якутскому фольклору, ввиду чего я не скупился на всякие разъяснения относительно метода и технических проблем работы вплоть до указки его промахов по части русского языка и логического мышления»… [92] Там же. С. 171.

Впрочем, излагая перипетии этого высоконаучного спора, мы отклонились в сторону от «изгнанного», по словам Новгородова, «с фарватера Лены реки, высшего образования» Алексея Елисеевича Кулаковского.

«Признаюсь, милый дяденька, что я того высокого мнения о родном языке, что если бы русский услыхал его, т. е. мнение это, то он хохотал бы от души, — писал он И. С. Говорову. — Да и якуты, обоготворяющие русский язык, тоже зло посмеялись бы над моим мнением… Да, якутский язык в своем первообразовании несравненно богаче, гибче и эластичнее всех европейских языков. В нем падежей 10, времен 5, наклонений, видов гораздо больше, чем в европейских языках… Вообразите, дяденька, что если ко всему этому потомство прибавит русские, иностранные, научные, технические термины и слова, то какой должен получиться язык!..»

Заметим попутно, что Кулаковский принадлежал к тем людям, слова которых не расходятся с делами. Проникнув в глубины якутского языка, очарованный его красотой, он немедленно попытался сообщить о своем открытии другим, и на заседании педагогического совета Вилюйского высшего начального училища 10 ноября 1913 года предложил бесплатно учить детей в Вилюйском училище якутскому языку.

Однако совет училища, избравший Кулаковского членом попечительского совета, отказался от этого предложения, мотивируя отказ тем, что учащиеся и сами хорошо знают якутский язык.