Николай Коняев - Алексей Кулаковский

Можно было, конечно, случай с Евсеевым отнести к издержкам «культивизации», но результат этот был совершенно противоположным тому, к которому старался вести своих учеников, образовывая из них достойных сыновей своего народа, сам Кулаковский.

Другие учителя не сумели или не захотели так остро воспринять специфику якутской традиции, и при обсуждении поступка Евсеева мнения членов педагогического совета разделились. Четверо высказались за исключение великовозрастного первоклассника, двое — против.

При этом, как указывалось в докладной, поданной 12 мая 1914 года инспектору народных училищ 2-го района Якутской области Атласову, Попов оказывал давление и угрожал, «требуя отказа учителей от своего мнения».

Атласов в ответ указал Попову, что учеников за такие проступки действительно надо исключать из училища, тем более когда за исключение — четыре члена педагогического совета, за оставление только — два.

Впрочем, досталось и Кулаковскому как секретарю педсовета.

Атласов обратил внимание на разнобой дат. Особое мнение было датировано 30 апреля, докладная подана 12 мая, а сопровождающее письмо датировано 20 мая.

«Оттуда можно понять, что протокол подписывался только 20 мая, не ранее, — писал Атласов. — И как же могло случиться, что члены Совета, в количестве четырех, подали донесение в высшую инстанцию от 12 мая, т. е. до подписания протокола… Секретарь должен был знать, как особые мнения подаются, а не составлять своего «особого» постановления»…

Промашка тут со стороны Кулаковского имелась, тонкости чиновничьего делопроизводства никогда не были сильной стороной основоположника якутской литературы, и в глазах Атласова, как видно из характеристики, данной им Попову, этот недостаток перевешивал многие достоинства.

Касательно самой истории Ромео и Джульетты из Вилюйского городского училища, К. К. Атласов занял компромиссную позицию. Он утвердил строгий выговор ученику Евсееву, с предупреждением об исключении его из училища, но для Кулаковского история эта имела продолжение.

Хотя с февраля 1915 года он несколько раз отправлял прошение об утверждении его в должности учителя, но К. К. Атласов оставил эти письма без ответа. Приставку «и. о.» так и не сняли с Алексея Елисеевича, так и не стал он полноправным преподавателем.

Насколько унизительным для Кулаковского было это положение, видно из его прошения, поданного 25 мая 1915 года. «Вы впервые, назначая меня в Вилюйск, говорили, что я буду утвержден через два годика… — писал Кулаковский инспектору народных училищ К. К. Атласову. — Я был уверен, что служа дальше, я приближаюсь к времени утверждения, а оказалось, что я приближался ко времени, когда должен быть выкинутым за борт. В Вилюйске я считал себя постоянным жителем, даже купил себе дворовую землю за 40 рублей, ужился со всеми, даже Иван Васильевич перестал меня преследовать. Признаться, я обескуражен и мне очень тяжело… Странно, что неудачи преследуют меня весь мой век»…

Ответом на это прошение стал приказ № 11 инспектора народных училищ 2-го района Якутской области от 1 августа 1915 года.

Исполняющий должность учителя Вилюйского высшего начального училища Кулаковский увольнялся от исправления обязанностей учителя названного училища.

Взамен ему предложили место в Бодайбинской приисковой школе.

Два учебных года — 1915/16 и 1916/17 — Кулаковский работает в Бодайбо.

Свидетельств об этом периоде его жизни практически не осталось.

Сохранились только два письма Николаю Андреевичу Готовцеву, датированные 13 октября и 22 ноября 1916 года, из которых видно, что А. Е. Кулаковский остро нуждался в деньгах и болел, да еще воспоминания Д. В. Куприянова, который видел Кулаковского в устье речки Качинской, где собирались знаменитые силачи со всей Якутии. Д. В. Куприянов не запомнил, побеждал Кулаковский в схватках или нет, но запомнил, что вступал он в борьбу без страха.

Кулаковский, как утверждает Куприянов, принимал там участие в соревнованиях…

Еще известно, что, живя в Бодайбо, Кулаковский написал стихотворения «Плач по умершему мужу» и «Благословение по-старинному»…

Много говорится о пророчествах, содержащихся в поэме «Сновидение шамана»…

Таких пророчеств в «Плаче по умершему мужу» нет, но вслушиваешься в его слова и вдруг начинаешь различать, что это плач не только по умершему мужу, но и по всей уходящей эпохе…

Снова и снова повторяются обороты скорбного плача, но разве только от своей беды пытается заслониться героиня, разве не о той беде плачет она, что поднимается из темного мрака, чтобы обрушиться и на нее, и на ее детей, и на весь народ:

И уже некому защитить и ее, и детей, и народ…

Стихотворение завершается авторской ремаркой: «Дальше продолжается плач, уже без причитаний, без связных слов», ремаркой, которая как бы и открывает страшное пространство революций и гражданской войны…

«Плач по умершему мужу» и «Благословение по-старинному» никак не связаны между собой, но они написаны в одно время и уже одно то, что написаны именно эти стихи, а не другие, встраивает их в единый сюжет…

Поддерживая общий сюжет, поэт начинает «Благословение по-старинному» зачином, который прямо перекликается с «Плачем по умершему мужу»:

И хотя дальше стихотворение входит в формы традиционного благословения, но привычные формулы не могут удержать тяжелую мощь авторского голоса, и благословение разносится во все концы якутской земли…