Николай Коняев - Алексей Кулаковский

Почему Алексей Елисеевич не остановился на достаточно распространенных в Якутии именах Гавриила и Василия, а начал читать список имен двадцати шести мучеников готских, память которых тоже праздновала Церковь в этот день, понять непросто.

Мученики эти жили в IV веке и были сожжены в храме во время церковной службы. Готская царица Алла и ее дочь Дуклида собрали святые останки и бежали с ними в город Кизик, находившийся то ли в Малой Азии, то ли в нынешнем Крыму, где было тогда готское княжество.

Считается, что перед возвращением в Готию Алла отдала мощи мучеников на освящение местного храма…

Эти подробности о мучениках готских Алексею Елисеевичу мог сообщить совершавший крещение протоиерей Александр Винокуров, поскольку эти сведения были помещены в «Настольной книге священнослужителя».

И, пожалуй, эта частичная принадлежность мучеников готских Российской империи и отличала Вафусия, Верка, Арпила, Авив, Агна, Реаса, Игафракса, Искоа, Силы, Сигица, Сонирила, Суимвла, Ферма, Фила от величественного собора святых, имена которых можно было взять для сына.

Алексей Елисеевич выбрал имя Реас…

Как пишет Людмила Реасовна Кулаковская, он произнес при крещении ее отца: «Эрэйи аас, Реас» [96] Преодолевай все ненастья на своем пути, Реас. .

Пожелание отца Реас Алексеевич Кулаковский исполнил.

Нелегкая жизнь была суждена ему. И было в этой жизни всё: и преследования властей, и нищета, и тюрьмы, но он прошел через все испытания и достойно пронес по жизни фамилию своего отца Алексея Елисеевича Кулаковского.

писал тот в стихотворении «Благословение среднего поколения».

Причудливо выгибаясь в теснинах Приленского плато, то на северо-восток, то на юго-восток, то прямо на восток течет река Лена, но за Ленскими столбами, за Качикатцами, она поворачивает на север и, приняв в себя стремительную быстрину Адцана, огибая Верхоянский хребет, движется на северо-запад, чтобы, напившись за Сангарами тяжелыми, медно-железными водами Вилюя, течь уже строго на север.

Впадая в Лену, Вилюй и Алдан образуют большой водный крест.

Если мы скажем, что на этом кресте прошла вся жизнь основоположника якутской литературы Алексея Елисеевича Кулаковского — это не будет ни ошибкой, ни даже натяжкой.

В Вилюйске, хотя Кулаковский здесь даже дворовую землю купил, собираясь выстроить собственный дом, обосноваться ему не удалось…

Конечно, когда думаешь о неурядицах в жизни того или иного великого человека, всегда возникает искушение свалить вину за них на политический строй, на преследование реакционными силами того светлого, того передового, что олицетворял собой этот человек.

И как часто мы забываем при этом, что конкретные люди, которые применяли какие-то санкции против нашего героя, даже и не догадывались, что он передовой, а тем более великий.

Сказанное как нельзя лучше подходит к истории увольнения Алексея Елисеевича Кулаковского из Вилюйского училища.

Некоторые исследователи связывают увольнение с тем, что начальство раздражали занятия Кулаковского языком и духовной культурой якутов и «большое уважение и авторитет Кулаковского в народе».

Но как видно из документов, связанных с увольнением, ни о занятиях Кулаковского языком и духовной культурой якутов, ни о «большом уважении» к нему со стороны народа инспектор якутских областных народных училищ Атласов [98] Бывший классный смотритель в годы учебы А. Е. Кулаковского в Якутском реальном училище. просто не знал и принимал решения исключительно на основании рапортов учителя-инспектора Вилюйского училища И. В. Попова, доносившего о том, что учитель Кулаковский пропускает занятия, а иногда и является на уроки в «похмельном виде».

Насколько обоснованными были обвинения Попова — вопрос другой. Кстати сказать, сам Атласов отнюдь не идеализировал директора Вилюйского училища, очень четко, как говорят теперь, отделял «мух от котлет».

«…Грубость, неотесанность, отдаленность от общественной жизни есть его личные качества, до службы не относящиеся, — писал Атласов в Иркутск. — Лично им оскорбленные имеют право искать с него судом, по закону… Я в Попове вижу аккуратного совершенно трезвого, настойчивого… службиста… исправного, как преподавателя, администратора, требовательного к сослуживцам так и знающего ведения канцелярии и бухгалтерии».

А конфликт между Кулаковским и Поповым разгорелся почти на пустом месте.

30 апреля 1914 года на заседании педагогического совета Вилюйского училища обсуждался вопрос о поведении ученика 1-го класса шестнадцатилетнего Т. Евсеева и десятилетней ученицы А. Кокшарской, затеявших между собой переписку.

Нетрудно понять, почему так остро отреагировали на эту завязку сюжета о вилюйских Ромео и Джульетте учителя-якуты.

Обычный проступок, который с точки зрения современной морали и проступком-то назвать трудно, в дореволюционной Якутии, где жениху с невестой и разговаривать было не принято, воспринимался тогда как посягательство на нормы народной морали.

Шестнадцатилетний Евсеев никак не реагировал на учительские увещевания, и поэтому поведение его, как решили учителя, должно было быть «порицаемо сугубо: помимо нарушения простых общежитейских правил нравственности, он роняет и чернит в глазах населения и самих учащихся престиж и авторитет училища».

Действительно, если бы этот случай получил огласку, реакция в наслежной глубинке могла оказаться непредсказуемой. Ведь, по сути, в глазах населения подрывался авторитет учебы вообще. Зачем учить детей, если они освобождаются в училище от морали, принятой народом, от обычаев, а значит, и от национальной памяти, если они становятся чужими своим родителям и своим братьям?