Леонид Млечин - Коллонтай

«Завязалась оживленная переписка — перестрелка с Павлом. Он извещал, что один, его единственные спутники жизни — лошади. Поверила и растаяла. Особенно, когда письмо за письмом летело ко мне из Могилева с рефреном: «хочу в Норвегию», «тоскую», «люблю»… Захотели повидаться и пришлось поднять на ноги для этого не только наше ЦК и НКИД, но и Мининдел Норвегии.

Как? Дыбенко, «красный генерал» — едет за границу? Что это значит? Не пускали. Торговалась, ездила к министрам, объясняла. Со вздохом ради полпреда-женщины пустили. С оговорками».

Заведующий протокольной частью министерства иностранных дел Норвегии пожаловался Коллонтай, что приезд ее мужа вызовет массу непреодолимых трудностей:

— Вы первая в мире женщина-дипломат, и это уже создает ряд неразрешимых и не установленных по этикету задач. А тут еще приедет ваш супруг. Как мы будем сажать его во время приемов, с кем знакомить, кто идет перед ним, кто за ним?

«Визы удалось добиться только после моей беседы с министром иностранных дел Мувинкелем. Я говорила с ним начистоту: собственно, с Дыбенко я уже разошлась, у него другая жена, но нам надо еще повидаться и поговорить окончательно.

— Я понимаю, — сказал Мувинкель сочувственно, — когда брак расторгается и люди расходятся, есть всякие материальные и юридические вопросы, которые надо урегулировать.

Я внутренне улыбнулась, но не стала разубеждать его».

Юхан Людвиг Мувинкель много лет был главой правительства и министром иностранных дел. Либерал, он очень доброжелательно относился к России и лично к Александре Михайловне.

Павел Ефимович приехал в Норвегию. Он не хотел терять Коллонтай.

Считается, что женщины более ревнивы, чем мужчины. Вероятно, это так. Для мужчины ощутить ревность означает признаться себе в том, что женщина позволила себе выйти из-под его контроля. Мужчины отказывают себе в чувствах, чтобы не сознавать свое поражение на любовном фронте. Дыбенко, безусловно, ревновал Коллонтай, хотя не знал, кто счастливый соперник.

Когда-то безумно любившие друг друга, они вновь были близки.

«Первое время на душе было светло, хотя… оттеночек чего-то недосказанного чувствовался. И рада, и будто «любят», а что-то в душе на дне грызет… Иду из полпредства и думаю: «Ну, чего же тебе еще надо, неудовлетворенная, мечущаяся душа? Павел здесь, все ясно, отношения — без боли, нежные. Чего же не хватает?»

А мне тоскливо… Как бывало только летом в Одессе, когда я слепая, не знающая, что-то чувствовала, улавливала, отбрасывала, сама стыдилась своих подозрений и страдала от клубка лжи, что нас всех окутывал.

Вхожу в комнату, Павел пишет письмо… Увидела — ей!.. Сначала думала, что лечу в мировое пространство (что пропасть! Именно чувство, что теряешь связь с землей, нет опоры). Объяснялись, всё, как полагается. Вспылила. Потом пришла в отчаяние. Потом была минута чисто женского удовлетворения — мести. Ага, всё-таки любит! Ага, сейчас он со мною! Потом невероятная усталость и тупая до отчаяния тоска.

Два дня ходила во хмелю тоски-боли. Потом приняла веронал, заперлась на ночь одна. На утро встала будто новая, внутренне освобожденная. Поняла: надо «уступить», немедленно уступить ей, Павлиной красавице, место «жены». Если он любит еще частью сердца — останется душевная связь со мной. Но роль жены — нет, довольно!

Вся история-то из-за того, что все последние годы щеголяла в роли жены. Мне душно в этом наряде, я сама не своя… Пожалуйста, Валентина Александровна, вы желаете стать женой Павла Ефимовича? Честь и место. Я отхожу.

И с этого дня отношения наши с Павлом круто изменились. Я точно сбросила с себя чужую мне личину, я перестала «угождать». Павел увидел меня «новую», и в нем вспыхнул огонек — не любви, а тяготенья-страсти. Мы пережили угар, какого еще не было. Горечь, боль пережитого, неизбежность расставания подхлестывали страсть, придавая ей напряженность небывалую.

Раньше фоном наших отношений с Павлом была моя забота о нем матерински-настороженная и его бережливая нежность ко мне как к чему-то «маленькому» и «хрупкому». Меньше всего я была для Павла женщиной. Сейчас это вдруг изменилось. Угар крутил нас со странной силой и мукой… А счастья, светлой, греющей радости — не было ни часу…

Одним решением, оба сразу мы решили, что пора расстаться. Павел уехал спешно, точно оба боялись, что угар минует и тогда останется один серый, холодный и страшный, перегоревший пепел страсти… А у меня-то еще любовь жива… Злая волшебница еще держит меня в своих чарах…»

Общество по-разному относилось к изменам мужчин и женщин. Изменять — это вроде как привилегия мужчин. Однако же Коллонтай ни в чем не уступала мужчинам.

Преимущество мужчины состояло в том, что он мог сделать женщину счастливой, а мог лишить ее счастья. В те времена женщина завидовала независимости мужчины, его свободе, его власти, хотела, но не могла быть такой же.

Склеить разбитое не удалось. Коллонтай уверяла норвежцев, что Дыбенко на приемы и светские рауты ходить не станет и пробудет максимум один месяц. Они не выдержали вместе и трех недель.

Шестого апреля она записала в дневнике: «Я на этом сама настояла, так лучше, справедливее, и мне это легче, не могу совмещать работу с личными переживаниями.

С уходящей почтой написала Сталину, что оповещаю партию, что прошу больше не смешивать имен Коллонтай и Дыбенко. Трехнедельное его пребывание здесь окончательно и бесповоротно убедило меня, что наши пути разошлись. Наш брак не был зарегистрирован, так что всякие формальности излишни. В конце письма я горячо поблагодарила Иосифа Виссарионовича за всё, что он сделал для меня, чтобы вывести меня из личного тупика жизни и за всегда чуткое отношение к товарищам.

«Красивой девушке» — жене Дыбенко — я также написала теплое и хорошее письмо, желая им обоим счастья, и в душе я действительно чувствую облегчение. Надо всегда ставить точку на личные неприятности, тогда открывается незасоренный путь для дальнейшей работы и творчества».

Александра Михайловна написала о разрыве всем, кому могла, — не только самым близким подругам, с которыми до поры до времени делилась сокровенными мыслями:

«Я известила «друзей» в Москве, что рада за счастье Павла Ефимовича и что у него «прелестная молодая жена». Этим я хочу пресечь невыносимое положение «жены», от которой тщательно скрывают всему свету известную связь мужа».

А у подруг просила совета, правильно ли поступила: «Теперь мучает еще одно. Кто она? По типу, облику. Скажете, не все ли равно? Нет, Павел — в значительной мере мое творение. Он растет, и в этом что-то мне дорогое. А вдруг она потянет его вниз, в болото обывательщины?

Слухи-сплетни говорят, что она из типа «совбарышень — содержаночек». Она заказала Павлу список подарков из-за границы… Н-да… Типично… Павел о ней говорит, как о «замечательной красавице», дочери «польского аристократа» (гм… гм). Кое-чему она научила Павла. Танцевать, носить шелковое белье — на ночь. Но есть и положительное. Павел бросил пить, кроме пива — и то за едой… И всё-таки у меня щемит, что Павел нашел именно ее… Боль матери…