Леонид Млечин - Коллонтай

Его жена Валентина не поехала вслед за мужем, предпочитала жить в Москве и сына к отцу не отпустила. Дыбенко, который продолжал писать Коллонтай, жаловался: «Мадам стала совсем невыносимой. Так мало отрадного в личной жизни».

В Ташкенте Павел Ефимович познакомился с Зинаидой Ерутиной, спортсменкой, которая хорошо бегала на короткие дистанции. Они стали жить вместе. Но семьи не получилось. Они прожили всего два года и расстались. Она оставила ему мальчика, которого назвали Тауром — по названию колодца в степи Янга-Таур, где Дыбенко едва не погиб.

Приезжая в Москву, Александра Михайловна иногда встречала Дыбенко. В Советскую Россию прибыл с визитом афганский король Аманулла. Коллонтай была приглашена на все, как говорят дипломаты, протокольные мероприятия — деловые завтраки, официальные обеды и приемы.

Записала в дневнике: «На обеде Михаил Иванович Калинин стал развивать ему нашу политику укрепления и сохранения мира, «мы за разоружение». Аманулла слушал несочувственно:

— Я за войну. Я хочу сделать мою страну сильной, вооруженной. Только вооруженная страна может быть крепкой. У нас много врагов.

Аманулла боится Англии, но и боится и нас. Мы чествуем хана Афганистана, но подумываем, как бы он не окреп через меру и не вздумал «скушать» Хиву и Бухару…

На ужине в Здании армии и флота Ворошилов произнес тост за совместную борьбу с «общим врагом, худшим империализмом мира — Англией». Афганский министр ахнул. Но король выслушал тост, поднял бокал и ничего не ответил…

Сталин пригласил Амануллу в Кремль на «мужской обед». Об этом в НКИД узнали только на другой день. Обед в Кремле не входил «в программу». Максим Максимович Литвинов был недоволен:

— Вы не знаете, кто еще был в Кремле на обеде?

Я не знала…»

На приеме у афганского посла к ней подсел Павел Дыбенко. Подошел и Федор Раскольников. Двое некогда влюбленных в нее мужчин… Втроем сели за маленький столик. Ели мороженое.

— Будто семнадцатый год, — пошутил Раскольников.

И, как тогда, на него тотчас огрызнулся Павел: мол, Раскольников растолстел и похож на «буржуя».

— Что ты такой злой, Павлуша? — обычный вопрос Раскольникова.

Коллонтай записала в дневнике: «Что-то сейчас, как и тогда, кипит у Павла против Раскольникова. Ревность прежних лет? Или память мрачных, жутких дней весны восемнадцатого года? Я посмотрела на себя в зеркало. Очень я другая, чем в семнадцатом году? О себе судить трудно. А к Павлу у меня всё умерло. Ни тепла, ни холода. Равнодушно. Странно…»

С 12 декабря 1930-го по 6 июня 1931 года Дыбенко с другими командирами Красной армии находился в Германии, изучая опыт рейхсвера. В декабре 1933 года он принял Приволжский округ и обосновался в Самаре (в 1935-м город переименовали в Куйбышев) с сыном Тауром, но без жены.

Здесь Павел Ефимович познакомился с Зинаидой Викторовной Карповой, 27-летней учительницей. Она ушла к Дыбенко от мужа. Это был третий, последний и счастливый брак Павла Ефимовича. У нее был сын от первого мужа Лёва, которого Павел Ефимович воспитывал как своего. Таура теперь звали Володей, и Зинаида Викторовна стала ему матерью.

В августе 1932 года Коллонтай занесла в дневник: «В Москве видала Дыбенко. Он на видном командном посту на юго-востоке Союза. Рассказывал, что в армии чувствуется «два настроения», почти что два лагеря. Одни целиком и полностью за генеральную линию. Другие за генеральную линию, но с оговорками. Это не столько принципиальные расхождения, ничего общего с троцкизмом не имеющие, сколько столкновения по ряду военно-технических и организационных вопросов: недовольны назначением того-то или снятием того-то…

Рассказал, что весной этого года Сталин созвал на вечер комсостав, якобы для того, чтобы «помирить два лагеря» (а по-моему, чтоб самому посмотреть, в чем же расхождение и что у них, у комсостава, на уме и на душе). Прием был великолепный. После ужина Сталин расспросил о делах в его частях и неожиданно спросил:

— А скажи-ка мне, Дыбенко, почему ты разошелся с Коллонтай? Большую глупость сделал.

— Это ты, товарищ Коллонтай, виновата, — упрекнул меня Дыбенко. — Зачем ты меня на другой женила? Это ты всё сделала. Почему ты послала мне вслед телеграмму в Гельсингфорс?

Мне смешно стало от его слов, я уже не помню, что я ему телеграфировала в двадцать третьем году, вероятно, советовала жениться поскорее. Странно, как можно изжить такое глубокое чувство. И я перелистываю дневник двадцать третьего года и удивляюсь, что так больно, когда дороги с Дыбенко разошлись окончательно.

А тут еще странная встреча с бывшей женой Павла Дыбенко. Они уже разошлись, и она теперь жена какого-то высокопоставленного красного командира. Она пополнела и потому подурнела. Неужели я из-за нее столько ночей не спала?»

Шестого июля 1935 года Александра Михайловна писала из Стокгольма Щепкиной-Куперник: «Разве не странно, что тело, организм чувствуют, сколько лет и весен отсчитано, а дух — нет. Если меня спросят «честно», сколько мне лет, я могу «честно» ответить — по чувствам, подуху — между тридцатью и сорока. Бывает больше, но бывает и меньше. А вот тело — его чувствуешь порою, точно изношенное и ужасно ставшее неудобным платье. То тут жмет, то там давит…»

Через год, 17 октября 1936 года, поделилась своими печалями с Зоей Шадурской: «Да, ты права — другим легче, у кого есть возле свой, близкий человек… Иногда ночью проснешься и так, так тоскливо… Меня всё прерывают! Пришли вешать гардины. Рагна прибежала с жалобой, что «свет не горит», и так далее. Одним словом, я не столько полпред, сколько «его жена». И только теперь я осознала, сколько времени берет эта незаметная, но неизбывная работа хозяйки дома. Вот отчего другие полпреды успевают писать, а я нет».

Коллонтай ощущает течение времени, но завидное здоровье и неукротимый дух делают ее моложе. Окружающие часто и не задумываются о ее возрасте.

Первое апреля 1937 года — Шадурской: «Заюшка, родная, друг всей жизни! Сегодня мне шестьдесят пять лет… Это переход в новую ступень жизни. До сих пор можно было говорить: пожилые годы. Сейчас — эпитет «старость» станет скоро привычным. А ведь этому не веришь! Мы с тобой душою, сердцем очень молодые… Годы нехороши тем, что «тело мешает»…

Советский Союз вступил в полосу массовых репрессий. Безумная борьба с «врагами народа» распространилась и на советскую колонию в Швеции.

Девятнадцатого июня 1937 года заместитель ответственного руководителя ТАСС Яков Семенович Хавинсон, пришедший с партийной работы, обратился к Сталину и членам политбюро с запиской о враждебной деятельности своего начальника:

«В результате деятельности Долецкого корреспондентская сеть ТАСС за границей находится в исключительно тяжелом положении. Из общего количества работающих в заграничной сети ТАСС 57 человек (включая и технических сотрудников) — 26 подданных иностранных государств… Необходимо срочно и самым серьезным образом заняться кадрами иностранной информации ТАСС, подобрать проверенных и квалифицированных людей, добиться того, чтобы, как правило, в отделениях ТАСС за границей работали советские граждане…»