Александр Колкер - Лифт вниз не поднимает

В машине Василий Павлович помалкивал. Иногда он напевал что-то себе под нос. Иногда просто улыбался. Это означало, что композитор сочиняет очередную эпиграмму.

Где-то под Вышним Волочком решили искупаться. Жара. Разделись. Влезли в речку. И вдруг…

Бежит народ, что-то кричит, руками машет. Впереди мальчишки, за ними бабы и мужики. Подбегают к купающимся и наперебой орут: “Куда полезли?! В речке боеприпасы!”.

Оказывается, недавно именно в этом месте саперы обнаружили подарок военных лет.

— В войну видывал и не такое, — замечает Василий Павлович, сохраняя спокойствие и выдержку. — Меня, друзья, этим не напугаешь!

Вылезли из воды, оделись, сели в машину и помчались в сторону Москвы, приветливо помахав остолбеневшим местным жителям.

Проехав километров тридцать, храбрецы обнаружили, что едут без ботинок. Только Вася мог позволить себе войти в отель “Метрополь” в носках.

Свадьбу своей единственной дочери Василий Павлович справлял долго и в разных местах. Апофеоз события проходил на даче, в Комарово. Огромный участок — полгектара, огромный дом, огромный сад. Гостей было много. Гуляли на славу. Прошло несколько дней…

Татьяна Давыдовна, жена композитора, всю жизнь провела в суровой борьбе с алкоголем. Сама спиртного не выносила, я бы сказал, по происхождению: родилась в семье киевских врачей, пианистка, прямая, строгая, рыжая, красивая.

На даче Татьяна Давыдовна была уверена в себе и спокойна. Без ее высочайшего разрешения нигде и ста граммов не сыщешь. Все стерильно!

Начинал Вася работать рано утром. Самое продуктивное время. Но после свадьбы дочери стал быстро уставать.

— Что-то я притомился, — говорил он жене. — Пойду в сад яблоньки окучивать…

— Иди, Васенька, иди, — соглашалась Татьяна Давыдовна, — это полезно! Только прошу тебя с участка не уходить. Час ранний, магазин еще закрыт.

— Татьяна! Как ты могла подумать?!.

Минут через двадцать Вася приползал “на бровях”. Какая-то “кафка”!

Оказывается, в разгар свадьбы, под шумок, этот остроумный и дальновидный мужик зарыл под каждую яблоню по три бутылки “Отборного” коньяка. Талант!

Соловьев-Седой жил в огромной квартире на набережной Фонтанки. Дом старинный, петербургский, но без балконов. Втиснутый в лестничную клетку лифт вмещал максимум двух человек. Вася умещался в нем один, но с трудом, а на табло сразу же загоралась лампочка — “перегруз”. Забраться же на свой этаж без подъемного устройства ему было тяжело: возраст, вес и постоянное нарушение функций вестибулярного аппарата из-за безмерного обожания спиртного.

Однажды Вася не добрал. А был уже второй час ночи и взять было негде. Крадучись спустился на улицу и стал ловить машины, чтобы добыть бутылку. Ночью, в расчете подработать на таких страждущих, шоферы возят под сиденьем бутылку-другую водки. Это сейчас через каждые два шага расположены “шопы”, работающие круглосуточно. Главное и несомненное завоевание демократии! А тогда?!.

Машин ночью мало. Таксисты с пассажирами не останавливаются.

Наконец, великий Василий останавливает грузовик с выдвигающейся люлькой — чинить фонари, менять дорожные знаки, натягивать электропровода.

Повезло. Пожилой шофер достает из-под сиденья бутылку. Вася садится к нему в машину:

— Стаканы есть?

— Ну.

— Тогда наливай. И себе тоже.

— Я за рулем. Не буду.

— Ты что, сукин сын, каждую ночь пьешь с Соловьевым-Седым? Наливай, говорю!

— Закуси нет!

— Наливай!!

Тяпнули. Стали болтать. Вспомнили военные дороги…

В те годы самые выдающиеся полководцы зачислили Василия Павловича в свою маршальскую семью. И по праву. Его песни воевали наравне с “катюшами”, “илами” и “тридцатьчетверками”.

Интересно, что Исаак Осипович Дунаевский, мелодии которого распевала вся страна, в войну замолчал. В своих письмах он потом объяснял это тем, что его сковало какое-то оцепенение, какой-то ужас. Мажорный оптимизм его довоенной музыки, воспевший непобедимость и всяческие преимущества нашего строя, рухнул, как карточный домик.

…Минут через двадцать Вася захорошел, почувствовал, что добрал.

— Сажай меня в свою люльку и вези вон к тому окну. Это приказ! — пропел пьяный композитор на мотив какой-то оперной арии…

Татьяна Давыдовна никогда не знала — придет, не придет? Жив ли? Ночь. Тишина. Как маятник слоняется она по гостиной.

Вдруг слышит, кто-то тихо скребется в окно. Решила, что сдвинулась.

Подбегает к окну. Отдергивает штору.

В призрачном свете ночного фонаря ей улыбается пьяная и счастливая физиономия любимого мужа…

Соловьев-Седой в песне был глыбой, эпохой, вершиной! Рядом с ним в Ленинграде трудились и другие композиторы-песенники — Носов, Прицкер, Феркельман, Сорокин. Но в сравнении с Васей они были лишь пригорками.

Однажды Василий Павлович встретил своего приятеля Георгия Носова, у которого чувство юмора и самоиронии было не главным. Будучи слегка навеселе, Вася решил пошутить:

— Вот что я скажу, Гоша, — у тебя всего две хороших песни.

— Ты, Вася, извини меня! — заводится с пол-оборота Носов. — Мое песенное наследие…

— Нет у тебя никакого наследия. И песенного тоже! — обрывает его Соловьев-Седой. — “Далеко-далеко” и “Я счастлив, что я ленинградец”. Остальное не в счет.

— Ты, Вася, из-из-извини меня! — начинает от злости заикаться Гоша.

— Не переживай! Ты сразу успокоишься, — продолжает издеваться Вася, — когда дослушаешь меня до конца.

— Ну, да-да-давай!

— Поскольку ты, Гоша, живешь в мою эпоху, спустя несколько лет тебя забудут и твои песни будут приписывать мне.

Георгий Никифорович тайно недолюбливал Василия Павловича, считая, что ему слишком уж везет, хотя талантом они равны.

В те годы деятели искусств сходили с ума, желая заполучить какую-нибудь бляшку или звание. Носов здесь исключением не был. Он мечтал стать лауреатом Сталинской премии! Другие регалии его волновали меньше.

У ВПСС этого добра было — не сосчитать. Заслуженный артист РСФСР, народный артист РСФСР, народный артист СССР, трижды лауреат Сталинской премии, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, ордена Шахтерской Славы трех степеней, ордена всякой другой славы и куча медалей. Одним словом, когда он навешивал на себя весь этот “иконостас”, он сгибался. Медали, висяшие в самом нижнем ряду, стыдливо прикрывали… Да, да. Именно это.

Недавно, слушая петербургское радио, я обратил внимание на объявление диктора:

— Василий Соловьев-Седой — “Далеко-далеко”…

С Васей мы встретились в аэропорту Пулково. Он летел в Одесский театр музкомедии на премьеру своей оперетты “У родного причала”. Я и Ким Рыжов летели в тот же театр, чтобы показать наше первое творение в этом жанре, опереггу “Журавль в небе”.