Александр Колкер - Лифт вниз не поднимает

Всем известно, что премьера — это праздник. Поэтому начали еще в аэропорту, в ресторане, благо вылет задерживали на два часа.

Накачались изрядно, а ВПСС взял еще с собой несколько стеклянных фляжек с коньяком. Они были удобны тем, что без усилий помещались во внутренние карманы. Получался этакий коньячный бронежилет.

В полете великий песенник и мы, его попутчики, уничтожили все запасы и стали громко, на весь самолет, выяснять — кто из нас самый талантливый.

— Ким! Прошу тебя! “Сядь со мною рядом”. Знаешь такую песню? Моя, — начал разговор Василий Павлович.

— Это не ваша песня! Как вам не стыдно! — возмущался я. — Может быть, “Карелия” тоже ваша?

— Моя, — убежденно продолжал Вася, — все песни мои, кроме плохих!

— Я не могу сесть рядом с вами, — резко менял тему Кимуха, — потому что не знаю, где мои костыли…

— Оставь этого очкарика и перелезай ко мне. Я тебе помогу.

— Лезу, — объявлял Рыжов окружающим.

— Кимуша! Ты допускаешь серьезный промах. Зачем ты пишешь все время с Колкером? Это ошибка. Давай напишем с тобой песню века!

В Одессе нас встречал весь театр. Прямо у трапа самолета, почтительно улыбаясь, стояли звезды первой величины: Водяной, Сатосова, Крупник, Ошеровский (режиссер) и вся дирекция театра.

Первым по трапу скатился Вася, за ним, не удержавшись на костылях, спланировал Кимуха. Я не упал лишь только потому, что тащил чемоданы, служившие мне опорой.

Учитывая, что после спектакля Василий Павлович в гостинице “Лондонская” давал банкет на двести персон, одесситы умоляли его поспать и до премьеры не пить. Но уже через минуту горничная бежала за очередной бутылкой.

Вечером нас привезли в театр и затолкали в комнатку администратора площадью, примерно, четыре квадратных метра. ВПСС был пьян в хлам.

Вдруг открывается дверь и появляется величественная одесситка. На голове “хала”, на плечах дорогое каракулевое манто, на лице полный макияж. Администратор подобострастно кидается к ней, чтобы принять шубку. И тут Василий Павлович, с неимоверным усилием оторвав голову от администраторского столика, спрашивает: “Что за курва?”.

Дама, вспыхнув, вылетает пулей в фойе. Обалдевший администратор, стуча от страха зубами, шепчет: “Это третий секретарь обкома КПСС. По идеологии”.

Премьера прошла на ура. Вся Одесса кричала: “Желаем автора!”.

Слегка проспавшись за три часа, пока артисты из кожи лезли у родного причала, чтобы угодить автору, на сцену вышел САМ:

— Дорогие мои евреи! Я вам еще не то напишу! — крикнул Вася в зал.

— Ура! Чтоб ты так жил! — неслось из зала.

— Давайте все вместе споем мои “Подмосковные вечера”!

Больше Вася сказать ничего не мог. Его повело в сторону оркестровой ямы. К счастью, артисты в последнее мгновенье не дали ему грохнуться вниз.

В Одессе Василия Павловича любили не меньше, чем в Ленинграде, и конечно же прощали ему маленькие шалости.

На банкете были все, кроме Васи.

Соловьев-Седой умирал в “Свердловке”. Это ленинградская “Кремлевка”.

За несколько дней до смерти в разговоре со мной великий мастер сказал, вернее прохрипел: “Саня, ты лучше других знаешь ящик моего письменного стола, где лежат все мои регалии. Отдаю весь этот драгметалл, только бы один-единственный раз сходить в лес, в грибы…”

В 1965 году меня приняли в Союз композиторов.

Я уверен, что поступить на работу в Объединенный институт ядерных исследований значительно легче, чем тогда стать членом творческого союза.

Сначала тебя обсуждает песенная секция Ленинградского отделения Союза композиторов (ЛОСК), потом Секретариат ЛОСК, потом Правление ЛОСК, потом Секретариат Союза композиторов РСФСР, потом Правление Союза композиторов РСФСР, потом Секретариат Союза композиторов СССР, потом Правление Союза композиторов СССР. Подпись Первого секретаря Союза композиторов СССР Т. Н. Хренникова венчала конец этих мытарств.

А дело-то было плевым.

Некоторые мои песни стали в стране очень популярны. Моя профессиональная оснащенность тоже не вызывала сомнений. Андрей Петров, возглавлявший наш Ленинградский Союз композиторов тогда (и возглавляющий его по сей день), мог просто выписать мне “корочки” и дело с концом. Ну как тут не вспомнить А. Сухово-Кобылина: “Что, просителя попарить надо? Так мы его попарим!”.

На жизнь я подрабатывал, аранжируя сочинения других композиторов, среди которых было много маститых, отмеченных высокими званиями. Но это не мешало им не знать, каким концом берется в рот кларнет.

Написать партитуру для оркестра — большой творческий и физический труд. Платили оркестровщику за это копейки. Двадцать копеек за один такт. Таким образом, если я оркестровал песню Носова или Прицкера, Соловьева-Седого или Колмановского, я получал за эту изнурительную работу пятнадцать-двадцать рублей. Не деньги, а слезы.

Итак, я член творческого союза. Это считалось большой победой. Особенно по тем временам. Сейчас я ни за какие коврижки не полез бы в эту лирическую организацию, но тогда…

Некоторые обыватели считают, нет, они просто убеждены в том, что членам творческих союзов платят деньги, типа зарплаты. Что им дают бесплатно огромные петербургские квартиры. Это глубокое заблуждение.

Такими привилегиями пользуются единицы, любимчики режима.

Что касается меня, то я считаю себя заслуженным строителем СССР. Я выстроил за свои кровно заработанные три кооперативные квартиры: дочери, себе с женой и матери с сестренкой Галей. В противном случае мы все закончили бы свою жизнь в знаменитых ленинградских коммуналках.

Сколько раз я слышал восклицания такого рода: “Неужели Марии Пахоменко и Александру Колкеру город не мог выделить приличную жилплощадь?!”. Черт его знает! Может быть, и мог. Но для этого надо было превратиться в ПРОСИТЕЛЯ.

Творческие союзы. Зачем нас всех собирали в кучи? Куча художников, куча композиторов, куча писателей. Правда, так легче было следить за умонастроениями…

Каждая из таких куч напоминала пауков в банке. Каждая куча делилась на две явно неравные части — людей одаренных (их меньшинство) и создателей “маловысокохудожественных” произведений (основная масса).

При этом я заметил такую закономерность. Бездари никогда не смотрятся в зеркало. Все свои неудачи они объясняют интригами одаренных.

Любимое занятие неудачников — считать деньги в чужом кармане. А, как известно, “в чужой руке всегда толще”! (Народная мудрость.)

Перед композиторскими съездами издавались газетки, где меня изображали всегда таким образом: либо на Колкера сыпался с неба золотой дождь (“кап-кап-кап-кап-каплет дождик…”), либо Колкер энергично дергал рычаг колонки и выкачивал не воду, а опять же монеты (“качает, качает, качает…”).