Леонид Млечин - Алиби для великой певицы

«Дорогая Рая! — бодро сообщал из Вены Петр Ковальский. — О себе писать еще нечего, но напишу пару слов о своих путевых впечатлениях.

В Ленинграде я попал на немецкий пароход «Саксен». Первое, что бросилось в глаза, — это немецкая чопорность и вежливость, а самое главное — обилие питания. Я вспомнил Витусю — как было бы хорошо ее так попитать.

20-го я уже был в Штеттине — маленький чопорный немецкий городок: чистота, опрятность, обилие магазинов, товаров, продуктов и никого людей в магазинах. Если у нас в Церобкопах и ГУМах можно оставить по одному продавцу, который бы только повторял: «Ничего нет», то в Германии и Австрии надо ставить того же продавца, который бы говорил: «Никого нет».

О заграничной дешевизне — все это ложь; то, что дешево, — дрянь, а если хочешь достать приличную вещь, надо заплатить приличные деньги.

Разница только та, что у нас и при наличии денег нельзя ничего купить. Здесь же при наличии денег можно достать все, а также можно и всех купить, думаю, вплоть до верхушек… У меня есть веские данные, позволяющие так говорить.

В Берлине был всего один день, так что хорошо его не рассмотрел.

22-го приехал в Вену. Что такое Вена?

Большое кафе-ресторан. 1,3 миллиона населения, из коих 200 тысяч безработных и столько же полицейских. Никогда не мог себе представить такого количества ресторанов, правда, почти все пустые, или сидит человек с видом знатного бюргера и пьет «соду». Пьет он эту воду с трех часов до двух ночи в будни, а в праздники — до четырех. Занятие довольно веселое.

Да, я еще хотел сказать одном классе населения. Если я не ошибаюсь в смысле преуменьшения, то 15 процентов женщин в Вене продаются.

Соблазнительного очень много, но, сопоставляя мир капиталистический и наш новый мир — социалистического переустройства, проанализировав глубоко эти две противоположные системы, я вновь убеждаюсь, что социалистическое переустройство быта — это не эксперимент, как принято у нас среди многих думать, а единственный выход из того капиталистического тупика, в который зашел весь мир.

Но должен тебе сказать, что здесь человеку, который хотя бы немного колеблется в своем политическом кредо, устоять очень трудно. После трудности материальной жизни в СССР стоит вкусить все внешние блага жизни в Европе и вполне естественно не захотеть возвращаться назад…

Догнать и перегнать Германию нам очень трудно, но наша воля, а, главное, поднятие нашего культурного уровня должны нас поставить на первый план перед Германией, но для этого надо учиться, учиться и учиться.

Я прошу тебя, передай эти заветы Ляле, а также внуши Виточке, что для нас, «завязших по колено в грязи», спасение в учении.

Присмотри, если будет случай, для Виты и Ляли какую-нибудь старуху из разорившихся «бывших», которая владела бы немецким языком и согласилась бы за небольшую плату, стол и комнату жить у нас, давать уроки Ляле, а также ухаживать за Витой. Я на себе испытываю, как трудно без совершенного знания языка.

Ваш П.

P.S. Береги Виту. Я бы хотел, чтобы она была моей сменой и честно загладила мои ошибки».

Начальник отделения иностранного отдела ОГПУ Семен Костров предпочел бы, конечно, чтобы бывший белогвардейский офицер загладил свои преступления перед советской властью сам, а не предоставлял это дочери. Но пока что от Ковальского не было никакого толка.

Венский резидент, как и следовало ожидать, познакомившись с Ковальским, прислал злую шифровку:

«Прибыл «Сильвестров». Сообщение о его прибытии от вас получил на пять дней позже. Из разговора с ним выясняется, что никаких определенных связей у него нет, а старых знакомых он растерял. С нашим аппаратом выяснить их местопребывание невозможно. Вообще по белым он специально не работал. Работал в Варшаве по военной линии, ездил в Румынию по легенде, которую держали в руках не мы, а румыны, — вот и все. В прошлом он белый, но этого мало.

Я удивлен, что заранее не было все приготовлено, не проверены адреса, не написаны письма и т.д. Он сейчас здесь будет сидеть без дела и ждать, пока вы прилгнете рекомендательные письма, наведете справки, и за это время может провалиться со своим персидским паспортом.

Предлагаю на выбор два варианта:

1. Дождаться письма к генералу Скоблину и направить «Сильвестрова» к нему с предложением работать на нас.

2 Направить его в Чехословакию как бежавшего из СССР белого и там раскрыться. Как я вам писал, надежды ему попасть на Балканы нет никакой.

Так как генерал Скоблин, по газетным данным, находится во Франции и почти все знакомые «Сильвестрова» находятся там же, то, очевидно, придется его туда послать для вербовки. Следует обсудить, не целесообразнее ли передать его другому загранаппарату, который работает на Францию.

Случай с «Сильвестровым» говорит, что такого рода посыпки необходимо тщательнейшим образом готовить, заранее точно проверять адреса, по которым источник может начать работу, разработать легенду, по которой он идет, посылать людей не со связями вообще, а с совершенно определенными связями. Словом, посылать, зная наперед с чего начнется работа и где ее можно начать. Без такой подготовки всякая посылка людей закончится плачевно и будет только стоить много денег. Вацек».

В Вене Ковальский пробыл несколько месяцев — возможно, лучших в его жизни. Его единственное занятие состояло в том, чтобы регулярно наведываться на конспиративную квартиру, которую содержала резидентура, чтобы в присутствии сотрудника разведки написать жене очередное письмо.

«Дорогая Рая, — писал он. — Превращаясь в «европейца», я начинаю писать письма, как это принято, в кафе — в кафе, в котором играет «русский национальный оркестр» (другими словами, бывшие белые офицеры).

Раек, ты не можешь себе представить, какая это сволочь и какие это беспринципные люди — эти носители «идеи Великой России», людишки, которые за алтын могут продать себя со всем барахлом. Ты себе представить не можешь, как смешно слушать, когда эта пьяная мразь распевает «свой» национальный гимн перед пьяной публикой в кабаке (конечно, только стоя).

Чем дольше я живу в этой гнилой Европе, тем больше я начинаю ценить и любить нашу необъятную страну. Что такое жизнь здесь? Это большой публичный дом как в прямом, так и в переносном смысле.

Детка, ты себе представить не можешь, как мне хочется все бросить и ехать, лететь, бежать туда, где строится новая здоровая жизнь. Я знаю, что ты, прочтя эти строки, улыбнешься и скажешь: «Хорошо тебе рассуждать, сытому и одетому». Но вспомни, Раек, как тяжело тебе было рожать Витусю, а теперь посмотри, какая прелесть, — так и наша страна находится в родовых судорогах, и близок тот день, когда мы увидим здоровое растущее дитя.