Ирина Стрелкова - Валиханов

Жил Потанин в доме простого казака, в патриархальной семье. Несмотря на свой офицерский чин, он говорил главе семьи «вы», а старик казак говорил ему «ты». Бийские казаки заметно отличались от иртышских. Они не владели огромными отарами и табунами, не торговали, не промышляли контрабандой, а жили по-крестьянски: пахали землю, держали в горах пасеки. Из станицы Чарышской Потанин вынес и сохранил на всю жизнь веру в патриархальную сельскую общину.

Встретившись с Чоканом, Потанин наконец-то получил возможность горячо излить другу юности свою печаль по безвременно ушедшему государю императору Николаю I, свои горькие мысли о поражении России под Севастополем. На Чокана он произвел впечатление человека безнадежно отсталого. А Григорий, опростившийся в станице, осудил светский лоск и общество столичных франтов, с которым знался Чокан. Очевидно, поэтому попытки Чокана распропагандировать друга юности оказывались безуспешными. Отчаявшись переубедить Потанина, Чокан повез его в Мокрое, к Сергею Федоровичу Дурову, и тотчас уехал, оставив их вдвоем. Дуров был занят сборами, ему разрешили покинуть Омск, и он дожидался первого тепла, чтобы отправиться в Одессу, к другу-петрашевцу Пальму. Это была его первая и последняя беседа с Потаниным, и Дуров — за один вечер — обратил сибирского казака в убежденнейшего социалиста и непримиримого врага царизма. Впоследствии Потанин вспоминал деталь беседы, которая произвела на него сильнейшее впечатление. Дуров показал ему глубокую отметину в оштукатуренной стене. Отметину оставил гостивший у Дурова петрашевец Григорьев, помешавшийся после того, как над ним и его товарищами разыграли сцену смертной казни и милостивого прощения. Дуров рассказал Потанину, что Григорьев был одержим особой манией. Он брал в руки какой-нибудь острый предмет, упирал в стену и сверлил, сверлил, сверлил, приговаривая, что сверлит каменное сердце императора Николая.

Той же зимой в Омске Чокан представил Григория Потанина Петру Петровичу Семенову. Петр Петрович заинтересовался гербарием, собранным Потаниным на Алтае, и прочел друзьям лекцию по систематике растений. Потанин признался, что мечтает выйти со службы и поехать в Петербург, в университет, но для него, сибирского казака, это, увы, недостижимо. Петр Петрович обещал ему помочь и действительно убедил Гасфорта дать возможность хорунжему Потанину остаться в Омске и совершенствовать свое образование. Так что когда прямое начальство Потанина пожелало упечь слишком умного хорунжего опять на Алтай, за Потанина — заступился Гасфорт, и слишком умный хорунжий был отправлен не на Алтай, а в омский архив — разбирать старые дела. Славно им там работалось вдвоем, Григорию и Чокану, над путевыми записками азиатских купцов и журналами казачьих походов. Потанин переписал для Чокана маршруты своего отца и маршрут Улутауского отряда Шульца.

С точки зрения Петра Петровича Семенова, будущего активного деятеля реформ, собравшего в ту зиму в Барнауле огромный обвинительный материал о положении горнозаводских рабочих, о грабеже, творимом чиновниками Алтайского горного округа, тогдашний Омск был сонным захолустьем, где вовсе не интересовались вопросами освобождения крестьян от крепостного рабства. Семенов не совсем прав. В Сибири предреформенные годы носили сибирский отпечаток. Тут нет крепостных и нет крепостников, отстаивающих прелести старого уклада. Нет остроты схватки. Но вековая тишина во глубине России издавна обманчива. А уж тем более в Сибири с ее ссыльным населением [78] В 1856 году было заведено дело о Сибирском кадетском корпусе, куда проникли в качестве воспитателей политические ссыльные. . В Омске читали столичные журналы. Получаемый Гасфортом «Колокол» — не без посредства Чокана — регулярно попадал в руки омичей. А русский хабар тогда вообще переживал пору расцвета.

По России прокатилась новая волна крестьянских бунтов. В Степи отозвалось, как при Пугачеве, — вспыхнули мятежи казахских родов. В Омске знали — из казахского хабара, — что в Оренбургской губернии поднялись сырдарьинские казахи во главе с Есетом Котибаровым. Губернатор Перовский послал на подавление сырдарьинцев султана-правителя Арслана Джантюрина. Есет разгромил войско Джантюрина, а самого Арслана изрубил в куски. Несколько экспедиций карателей прошли по сырдарьинской степи, жестоко расправляясь с мятежными аулами. О Есете заговорил «Колокол», клеймя свирепый набег полковника Кузмина и майора Дерышева. Можно не сомневаться, что и в Омске люди прогрессивные сочувствовали Есету. Но в записях Чокана Валиханова о нем, увы, нет ни слова [79] Возможно, Валиханов с его знанием политической ситуации в Средней Азии с самого начала предвидел, что Хива постарается использовать бунтовщика в своих целях. Ничего полезного для казахов в таком случае ожидать не приходилось. И действительно, Есет вскоре остался без сподвижников, метался по степи с небольшим отрядом, вступил в переговоры с Хивой. А в 1858 году он явился с повинной к Николаю Павловичу Игнатьеву, ехавшему через Оренбургскую губернию с русским посольством в Byj хару. По ходатайству Игнатьева, восходящего светила русской дипломатии, Есета простили, год спустя он появился в Петербурге, представлялся ко двору, впоследствии получал разные награды: золотые часы, серебряную чашу, кафтан. .

Новый, 1857 год звал всех мыслящих людей России к общественной деятельности. И оказалось, что прекраснодушный друг Чокана, Григорий Потанин, по натуре вожак и организатор. У него на дому стал собираться кружок молодых казачьих офицеров. К бывшим ученикам заглядывал на огонек Николай Федорович Костылецкий. И Чокан там бывал, участвовал в жарких спорах о судьбе Сибири. Доколе ее будут держать на положении колонии?

Апрельским днем Чокан дежурил в приемной генерал-губернатора и выслушивал посетителей. По оттаявшей мостовой прогремели колеса, в дом ввели человека, в котором Чокан безошибочно узнал ссыльного, политического. Однако кого же везут сюда, в Сибирь, когда совсем недавно проехали в противоположную сторону последние декабристы, когда уехал Дуров и надеется вскоре отправиться в Россию Достоевский?

Ссыльного провели к Гасфорту, Чокан вошел следом. Здесь он услышал фамилию ссыльного и вспомнил все, что о нем писали и о чем сообщал русский хабар. Участника европейских событий 1848 года Михаила Бакунина везли из Шлиссельбурга в Томск. Об этом человеке в России ходили легенды. Рассказывали, будто в Германии он увидел однажды, как крестьяне штурмуют чей-то замок. Бакунин стал во главе штурмующих и захватил замок. Арестовали его австрийцы, приговорили к смертной казни, а затем выдали Николаю I, который засадил бунтаря в Шлиссельбург.