Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Будучи членом Академии Русской Словесности (жетоны академии он приваживал к Нащокину), Пушкин сильно добивался быть членом Академии Наук, но Уваров не допускал его, и это было одною из причин их неудовольствия [799].

Великий Гёте, разговорившись с одним путешественником об России и слыша о Пушкине, сказал: «Передайте моему собрату вот моё перо». Пером этим он только что писал. Гусиное перо великого поэта было доставлено Пушкину. Он сделал для него красный сафьянный футляр, на котором было <���надписано> напечатано: Перо Гёте, и дорожил им [800].

Ни наших Университетов, ни наших театров Пушкин не любил. Не ценил Каратыгина, нижé Мочалова. С Сосницким был хорош.

Пушкин был великодушен, щедр на деньги. Бедному он не подавал меньше 25 рублей. Но он как будто старался быть скупее и любил показывать, будто он скуп. Перед свадьбою ему надо было сшить фрак. Не желая расходоваться, он не сшил его себе, а венчался и ходил во фраке Нащокина. В этом фраке, кажется, он и похоронен.

Натура могучая, Пушкин и телесно был отлично сложён, строен, крепок, отличные ноги. В банях, куда езжал с Нащокиным тотчас по приезде в Москву, он, выпарившись на полке, бросался в ванну со льдом и потом уходил опять на полок. К концу жизни у него уже начала показываться лысина, и волосы его переставали виться.

Почти все произведения Пушкина были слышаны Нащокиным от него самого, ещё до печати. Между прочим, читая Бориса Годунова, на сцене у фонтана, Пушкин сказывал ему, что эту сцену он сочинил, едучи куда-то на лошади верхом. Приехав домой, он не нашёл пера, чернила высохли, это его раздосадовало, и сцена была записана не раньше, как недели через три; но в первый раз сочинённая им, она, по собственным его словам, была несравненно прекраснее.— (И тайные стихи обдумывать люблю… [801])

Нащокин помнит также, Пушкин говорил ему, что ему хотелось написать стихотворение или поэму, где выразить это непонятное желание человека, когда он стоит на высоте, броситься вниз. Это его занимало.

Сен-При, Лейб-Гусарский офицер, рисовавший на всех карикатуры (кончил самоубийством в Италии вследствие договора с одним Англичанином, который обязывался уплатить все его долги, если он застрелится).

В бытность Пушкина у Нащокина в Москве к ним приезживал Ден<���ис> Вас<���ильевич> Давыдов. С живейшим любопытством, бывало, спрашивал он у Пушкина: «Ну что, Александр Сергеевич, нет ли чего новенького?» — «Есть, есть»,— приветливо говаривал на это Пушкин и приносил тетрадку или читал ему что-нибудь наизусть. Но всё это без всякой натяжки, с добродушною простотою.

По словам Нащокина, Гоголь никогда не был близким человеком к Пушкину. Пушкин, радостно и приветливо встречавший всякое молодое дарование, принимал к себе Гоголя, оказывал ему покровительство, заботился о внимании к нему публики, хлопотал лично о постановке на сцену Ревизора, одним словом, выводил Гоголяв люди.— Нащокин никак не может согласиться, чтобы Гоголь читал Пушкину свои Мёртвые души(см. Переписку, стр. 145). Он говорит, что Пушкин всегда рассказывал ему о всяком замечательном произведении. О Мёртвых же душах не говорил. Хвалил он ему Ревизора, особенно Тараса Бульбу. О сей последней пьесе Пушкин рассказывал Нащокину, что описание степей внушил он. Пушкину какой-тознакомый господин [803]очень живо описывал в разговоре степи. Пушкин дал случай Гоголю послушать и внушил ему вставить в Бульбу описание степи. От себя прибавлю, что здесь, верно, есть недоразумение и много можно сделать вопросов. Иначе, что за лгун Гоголь перед публикой.— Нащокин, уважая талант Гоголя, не уважает его как человека, противопоставляя его искание эффектов, самомнение — простодушию и доброте безыскусственности Пушкина — в этом он, конечно, до некоторой степени прав [804].

Отношения*** к жене Пушкина [805]. Сам Пушкин говорил Нащокину, что*** как офицеришка ухаживает за его женою; нарочно по утрам по нескольку раз проезжает мимо её окон, а в вечеру на балах спрашивает, отчего у неё всегда шторы опущены.— Сам Пушкин сообщал Нащокину свою совершенную уверенность в чистом поведении Натальи Николаевны.

Выписки и заметки, которые я счёл нужным сделать, по прочтении писем Нащокина к Пушкину, благосклоннно сообщённых мне первым. Сии письма Наталья Николаевна по смерти мужа обратно доставила Нащокину [806].

В письме от 9 июля 1831 : «Между прочим был приезжий из провинции, который сказывал, что твои стихи не в моде, а читают нового поэта, и кого бы ты думал,— его зовут Евгений Онегин».— «Моё почтение Натальи Николаевне. Очень много говорят о Ваших прогулках по Летнему Саду — я сам заочно утешаюсь и живо представляю себе Вас гуляющих — нечего сказать, очень, очень хорошо. Вам скучно в Царском Селе; будет весело скоро. Прошу всенижайше Наталью Николаевну и тогда для меня оставить уголок в своей памяти».— «Я точно с тобой в кабинете, стою и молчу и…»

У Пушкина был дальний родственник, некто Оболенский, человек без правил, но не без ума. Он постоянно вёл игру. Раз Пушкин, в Петербурге (жил тогда на Чёрной речке; дочери его Марье тогда было не больше 2 лет) [807] не имел вовсе денег; он пешком пришёл к Оболенскому просить взаймы. Он застал его за игрою в банк. Оболенский предлагает ему играть. Не имея денег, Пушкин отказывается, но принимает вызов Оболенского играть пополам. По окончании игры Оболенский остался в выигрыше большом и по уходе проигравшего, отсчитывая Пушкину следующую ему часть, сказал: «Каково! Ты не заметил, ведь я играл наверное!» Как ни нужны были Пушкину деньги, но, услышав это, он, как сам выразился, до того пришёл вне себя, что едва дошёл до двери и поспешил домой.

Вера Александровна Нащокина рассказала мне ещё следующее о Пушкине. Когда Пушкин жил у них (в последний приезд его в Москву), она часто играла на гитаре, пела. К ним ходил тогда шут Еким Кирилович Загряцский. Он певал песню, которая начиналась так:

Пушкину очень понравилась эта песня; он переписал её всю для себя своею рукою, и хотя вообще мало пел, но эту песню тянул с утра до вечера.

Пиковую даму Пушкин сам читал Нащокину и рассказывал ему, что главная завязка повести не вымышлена. Старуха-графиня — это Нат<���алия> Петровна Голицына [808], мать Дм<���итрия> Владимировича, Московского Ген.-Губернатора, действительно жившая в Париже в том роде, как описал Пушкин. Внук её, Голицын, рассказывал Пушкину, что раз он проигрался и пришёл к бабке просить денег. Денег она ему не дала, а сказала три карты, назначенные ей в Париже С.-Жерменем. «Попробуй»,— сказала бабушка. Внучек поставил карту и отыгрался.— Дальнейшее развитие повести всё вымышлено. Нащокин заметил Пушкину, что графиня не похожа на Голицыну, но что в ней больше сходства с Н. Кирил. Загряжскою, другою старухою. Пушкин согласился с этим замечанием и отвечал, что ему легче было изобразить Голицыну, чем Загряжскую, у которой характер и привычки были сложнее [809].