Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

В сентябре 1852 г. я пробыл 11 суток в Москве и два раза навещал Нащокина. Как ни жалуется он на ослабление памяти, на трудность припоминать и обращаться к драгоценным связям своим с Пушкиным — что всегда <���по словам> его <���вредно для его здо> расстроивает, однако и этот раз кое-что удалось узнать. Нащокин повторяет, что покойник был не только образованнейший, но и начитанный человек. Так, он очень хорошо помнит, как он почти постоянно держал при себе в карманах одну или две книги, и в свободное время, затихнет ли разговор, разойдётся ли общество, после обеда — принимался за чтение. Читая Шекспира, он пленился его драмой: Мера за меру, хотел сперва перевести её, но оставил это намерение, не надеясь, чтобы наши актёры, которыми он не был вообще доволен, умели разыграть её. Вместо перевода, подобно своему Фаусту, он передал Шекспирово создание в своём Анджело. Он именно говорил Нащокину: «Наши критики не обратили внимания на эту пиесу и думают, что это одно из слабых моих сочинений, тогда как ничего лучше я не написал» [810].

Стихи к пастырю церкви действительно написаны были к Филарету [811]. Нащокин полагал, не к Державину ли, обер-священнику, с которым, он помнит, Пушкин был в каких-то сношениях; но в 1831 году Державина уже не было в живых. Шевырёв разрешил моё недоумение. Он спрашивал о том у самого высокопреосвященного, который подтвердил дело и ласково улыбнулся, когда Шевырёв ему стал говорить о том.

Поэта Державина Пушкин не любил, как человека, точно так, как он не уважал нравственных достоинств в Крылове. Пушкин рассказывал, что знаменитый лирик в Пугачёвщину сподличал, струсил, и предал на жертву одного коменданта крепости, изображённого в Капитанской Дочке под именем Миронова. Разумеется, он ставил высоко талант Державина и, как помнит Павел Войнович, восхищался особенно его «Вельможею» [812].

Нащокин беспрестанно повторяет, что на Пушкина много сочиняют и про него выдумывают. Так, анекдот о 1-м Апреле, рассказанный у Горчакова, сущая выдумка [813] 70. Нащокину раз предлагали нарисовать в альбом; он поручил это сделать своему знакомому и, чтобы не присвоить себе чужого дела, подписался: «П. Нащокин. 1 Апреля»

Горчаков слышал о том от него самого и по забывчивости или иначе как-нибудь приписал это Пушкину.

Ответ Филарета был напечатан в Звёздочке (1848, старш. возраста, № 10), разумеется, без обозначения автора:

<���В Апреле> Весною 1836 г. Пушкин приехал в Москву из деревни. Нащокина не было дома. Дорогого гостя приняла жена его. Рассказывая ей о недавней потере своей, Пушкин, между прочим, сказал, что когда рыли могилу для его матери в Святогорском монастыре, он смотрел на работу могильщиков и, любуясь песчаным, сухим грунтом, вспомнил о Войныче (так он звал его иногда): «Если он умрёт, непременно его надо похоронить тут; земля прекрасная, ни червей, ни сырости, ни глины, как покойно ему будет здесь лежать».— Жена Нащокина очень опечалилась этим рассказом, так что сам Пушкин встревожился и всячески старался её успокоить, подавал воды и пр. [814] 71

Пушкин несколько раз приглашал Нащокина к себе в Михайловское и имел твёрдое намерение совсем его туда переманить и зажить с ним вместе и оседло.

Жжонку называл Бенкендорфом, потому что она, подобно ему, имеет полицейское, усмиряющее и приводящее всё в порядок влияние на желудок.

См. примеч. к публикациям писем Пушкина к Нащокину и Нащокина к Пушкину на с. 275—279, 312 наст. изд.

Тексты примечаний к настоящей записи Бартенева принадлежат частично самому Бартеневу, частично С. А. Соболевскому и М. Н. Лонгинову, которых Бартенев знакомил с воспоминаниями Нащокина.

Бодянский <���рассказывал> передавал своё студенческое воспоминание. В конце Сентября 1833 года в доме старого Университета (где теперь в библиотеке читальная зала) был на лекции у Давыдова Пушкин (сидел на креслах). По окончании её взошёл в аудиторию Каченовский, и, вероятно, по поводу самой лекции заговорили о Слове о полку Игореве. Тогда Давыдов заставлял студентов разбирать древние памятники. Обращаясь к Каченовскому, Давыдов сказал, что ему подано весьма замечательное исследование, и указал на Бодянского, который, увлечённый Каченовским, доказывал тогда подложность Слова. Услыхавши об этом, Пушкин с живостью обратился к Бодянскому и спросил: «А скажите, пожалуйста, что значит слово харалужный?» Не могу объяснить. Тот же ответ на вопрос о слове «стрикусы». Когда Пушкин спросил его о слове кмет, Бодянский сказал, что, вероятно, слово это малороссийское от кметыти и может значит примета. «То-то же,— говорил Пушкин,— никто не может многих слов объяснить, и не скоро ещё объяснят». Через день Пушкин обходил весь Университет вместе с Уваровым и потом скоро уехал [815].

Доселе ещё не разыскано, какие первые стихи написал Пушкин на Русском языке. Перебирая труды Об<���щест-ва> Л<���юбителей> Р<���оссийской> С<���ловесности>, я встретил там стихи На смерть Кутузова и под ними подпись Пушкин [816]. Но, по уверению <���С. Д.> Полторацкого, они принадлежат Алексею Пушкину, о чём Полторацкий знает, кажется, от самого автора или от его родственников. Полторацкий насчитал до 9 (если не более) Пушкиных-писателей. Про этого Алексея говорит Василий Львович в стихах, напечатанных в «Московском Телеграфе» 1827 г., за ноябрь № 22 (Послание к***):

Баратынский сказывал Елагиным (Н. А.), что стихотворение: Не дай мне Бог сойти с ума, напечатано без конца. Было ещё две строфы, где выражалась несвязность мыслей сумасшедшего. Издатели, не поняв этого, искали смысла в этих стихах и, как бессмысленные, откинули [817].

Жуковский в Белёве (1837, 26 июля) рассказывал Елагиным о дуэли и смерти Пушкина и, между прочим, говорил, что из бумаг покойного всё, относившееся до Петра, царь приказал доставить в свой кабинет.

Живя в Михайловском, Пушкин написал письмо к императору Александру и просил его о дозволении отправиться за границу для того-де, что он страдает аневризмом серда, и ему необходимо заграничное лечение. Государь в ответ приказал сказать ему, что от этой болезни можно вылечиться и в России. Дали об этом знать его родителям, жившим тогда в Спб., и они через Жуковского просили Ив<���ана> Фил<���иповича> Мойера, в то время очень известного профессора Анатомии в Дерптском Университете, съездить в Михайловское для произведения надлежащей операции; прислали ему для того и коляску. Мойер спросил позволение на отъезд у Ливена, который тотчас дал ему оное, готовился в путь, как вдруг получил от своего будущего пациента письмо на французском языке, в котором он его умолял ради самого Бога не ехать к нему, уверяя, что он сам желает смерти и не решается ни на какую операцию. Дело тем и кончилось. Впоследствии, когда Мойер встречался с Пушкиным у Жуковского, он был очень с ним любезен, но об этом не поминал ни слова. Письмо Пушкина Мойер затерял.— Слышано от самого Ивана Филиповича [818].