Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Льву Сергеевичу Пушкину.

По свидетельству современников, брат Пушкина очень был доволен своею участью, т. е. тем, что он брат такого знаменитого человека. Обыкновенно везде его приветливо встречали, желая узнать что-нибудь о поэте или услышать какое-нибудь новое его произведение. Лев Сергеевич промышлял тем; владея отличною памятью, он ходил из дома в дом, читая наизусть какие-нибудь новые стихи брата. За это он вознаграждал себя хорошими ужинами, к которым его приглашали. Соболевский сказывает, что он с ним вместе издавал последнюю главу Руслана и Людмилы, уже когда автор её покинул Петербург, т. е. после февраля 1820 г. Она была в рукописи Пушкина очень небрежно написана, и им стоило большого труда её печатать. Он умер в Одессе, в июле (19) 1852 года, в звании Члена Одесской Таможни, в чине Надвор. Сов., 49 лет от роду. Был моложе знаменитого брата своего 4-мя годами [839].

Из Пушкинианы П. И. Бартенева.— С. 518.

На выздоровление Лукулла

После текста стихотворения:

По общему отзыву, богач — ныне живущий ещё Дмитрий Николаевич Шереметев, наследник — бывший министр Уваров. Пушкин за это имел неприятности. Оттого это стихотворение и не было перепечатано в полное собрание.

Шереметев был болен, живя в какой-то своей деревне. В Петербург к его многочисленной дворне стали приходить известия о его болезни. Люди собирались в церквах, служили молебны об его здоровьи. Наконец прискакал фельдъегерь с известием, что жизнь его на волоске и что он, вероятно, уже умер. Тогда Уваров явился запечатывать дом. Соболевский сказывает также, что Пушкин в особенности любил в этом стихотворении стих: «Как ворон к мертвечине падкой».

Когда Бенкендорф призвал Пушкина и спросил его с угрозою, на кого он написал эти стихи, тот с смелою любезностью отвечал: «На вас!» Бенкендорф рассмеялся, и Пушкин убедил его, что Уваров имеет одинаковое с ним, Бенкендорфом, основание почитать себя обиженным.

По неудовольствию с министром А. Н. Голицыным принуждённый оставить место Попечителя Спб. учебного округа, Уваров поступил в Министерство финансов (оставаясь Президентом Академии Наук). Он заискивал расположение Канкрина, ласкал детей его и до того часто ходил к ним в детскую и осведомлялся о здоровье, что его считали как будто за лекаря и дети показывали ему язык.

Большая часть имения Уварова принадлежала жене его, дочери Министра народного просвещения, Анне Алексеевне Разумовской, на которой он женился по расчёту, ибо перед тем вследствие неудавшегося откупа или какой-то денежной сделки всё состояние Уварова поколебалось и погибало.

Пользовался, говорят, дровами из Академии Наук.

Стихотворение написано летом или раннею осенью 1835 г. Вигель сказывает, что на казённые дровауказал Пушкину он.

Когда Шереметев умирал, Уваров в Государственном совете жаловался на лихорадку. «Ah!— заметил ему вслух граф Литта,— c’est ta fièvre d’impatience» [840]. Это было известно в высшем обществе.

Наследником Уваров приходился потому, что Шереметев был сын Николая Петровича, а мать жены Уварова была Варвара Петровна [841].

Из Пушкинианы П. И. Бартенева.— С. 534—535.

Чиновник, человек близкий к литературным кругам, Вигель познакомился с Пушкиным в 1817 г., когда оба они были членами «Арзамаса», и поддерживал приятельские отношения с поэтом до конца его дней. Время особенно близкого их общения — 1823—1824 гг., когда Вигель служил в Кишинёве и Одессе. Его обширные мемуары, отличающиеся умом и острой наблюдательностью, занимают видное место в русской мемуаристике XIX в.

Пушкин восхищался стихами из Воейковского Дома сумасшедших:

Он повторял часто эти стихи, уверяя, что лучше их нет [842].

J’epouse une madonne louche et rousse [843]— писал Пушкин E. M. Хитровой про свою невесту. (От гр. Е. Ф. Тизенгаузен.)

Пушкина в Царс. Селе граф Васильев застал в его доме в одном халате, без всякого белья. Он стал говорить молодому лейб-гусару про вышедшего тогда Конька-Горбунка: «Этот Ершов владеет русским стихом точно своим крепостным мужиком». Это было часов в 6 утра. Пушкин зазвал к себе графа Васильева, увидев, как проезжал он мимо его окон, отправляясь на ученье [844] 2.

Печатается по публикации: Из Пушкинианы П. И. Бартенева. Публ. и коммент. М. А. Цявловского // Летописи Гос. Литературного музея.— Кн. 1.— М., 1936.— С. 559—562.

Летом 1831 г. в Царском Селе многие ходили нарочно смотреть на Пушкина, как он гулял под руку с женою, обыкновенно около озера. Она бывала в белом платье, в круглой шляпе, и на плечах свитая по-тогдашнему красная шаль [846].

Где-то на вечере, где были Жуковский, Вяземский и другие, зашла речь о Греческом восстании и об Ипсиланти, которого Пушкин защищал. Спорили, шумели, и Пушкин говорил до того умно, что Жуковский ему сказал: «Ну, Пушкин, ты так умён, что с тобою говорить невозможно; чувствуешь, что ты неправ, и, однако, с тобой соглашаешься». Эти слова были неловкостью относительно других собеседников. Все они это про себя почувствовали, но Пушкин тотчас же изгладил это впечатление, отвечая на слова Жуковского самым громким и самым чистосердечным хохотом.

Когда появился Полководец, Пушкин спрашивал молодого Россета (учившегося в Пажеском корпусе), как находят эти стихи в его кругу, между военною молодёжью, и прибавил, что он не дорожит мнением знатного, светского общества [847].

В Петербурге был некто Крюковской(хромой, служивший по кредитной части). Он путешествовал, был у Шафарика и привёз от него какую-то для Пушкина книгу, с поручением просить у него «Современника». Через посредство Россета Крюковской явился к Пушкину, провёл у него два часа и получил в ответ, что Шафарику совестно посылать «Современник», а если удастся издать что-нибудь поважнее, тогда пошлёт. Пушкин очаровал Крюковского.

В Петербурге жила некая княгиня Наталья Степановна [848], и собирала у себя la fine de la société [849]; но Пушкина не приглашала, находя его не совсем приличным. Пушкин об ней говорил: «Ведь она только так прикидывается, в сущности она Русская труперда и толпёга ; но так как она всё делает по-французски, то мы будем её звать: La princesse-tolpege» [850].