Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Дело в том, что для испуга к ней в окошко провели кишку пожарной трубы и стали поливать её водою. Пушкин, видно, знавший это, спокойно и с любезностью начал уверять её, что её сочли не за пожар, а за цветок, что цветы также поливают [770].

У Пушкина был ещё, кроме Льва, брат, который умер в малолетстве. Пушкин вспоминал, что он перед смертью показал ему язык. Они прежде ссорились, играли; и, когда малютка заболел, Пушкину стало его жаль, он подошёл к кроватке с участием; больной братец, чтобы подразнить его, показал ему язык и вскоре затем умер (См. рассказ Шевырёва; вероятно, это тот самый брат) [771].

Следующий рассказ относится уже к совершенно другой эпохе жизни Пушкина. Пушкин сообщал его за тайну Нащокину и даже не хотел на первый раз сказать имени действующего лица, обещал открыть его после.— Уже в нынешнее царствование, в Петербурге, при дворе была одна дама, друг императрицы, стоявшая на высокой степени придворного и светского значения [772]. Муж её был гораздо старше её, и, несмотря на то, её младые лета не были опозорены молвою <���не было человека, к которому бы она питала> [773]; она была безукоризненна в общем мнении любящего сплетни и интриги света. Пушкин рассказал Нащокину свои отношения к ней по случаю их разговора о силе воли. Пушкин уверял, что <���в> при необходимости можно удержаться от обморока и изнеможения, отложить их до другого времени. Эта блистательная, безукоризненная дама, наконец, поддалась обаяниям поэта и назначила ему свидание в своём доме. Вечером Пушкину удалось пробраться в её великолепный дворец; по условию он лёг под диваном в гостиной и должен был дожидаться её приезда домой. Долго лежал он, теряя терпение, но оставить дело было <���нев> уже невозможно, воротиться назад — опасно [774]. Наконец, после долгих ожиданий он слышит, подъехала карета. В доме засуетились. Двое лакеев внесли канделябры и осветили гостиную. Вошла хозяйка в сопровождении какой-то фрейлины: они возвращались из театра или из дворца. Чрез несколько минут разговора фрейлина уехала в той же карете. Хозяйка осталась одна. «Etez-vous là?» [775], и Пушкин был перед нею. Они перешли в спальню. Дверь была заперта; густые, роскошные гардины задёрнуты. Начались восторги сладострастия. Они играли, веселились. Пред камином была разостлана пышная полость из медвежьего меха. Они разделись донага, вылили на себя все духи, какие были в комнате, ложились на мех… Быстро проходило время в наслаждениях. Наконец, Пушкин как-то случайно подошёл к окну, отдёрнул занавес и с ужасом видит, что уже совсем рассвело, уже белый день. Как быть? Он наскоро, кое-как оделся <���смущённая хоз>, поспешая выбраться. Смущённая хозяйка ведёт его к стеклянным дверям выхода, но люди уже встали. У самых дверей они встречают дворецкого, Итальянца <���печки уже топят>. Эта встреча до того поразила хозяйку, что <���она> ей сделалось дурно; она готова была лишиться чувств, но Пушкин, сжав ей крепко руку, умолял её отложить обморок до другого времени, а теперь выпустить его как для него, так и для себя самой. Женщина преодолела себя. В своём критическом положении они решились прибегнуть к посредству третьего. Хозяйка позвала свою служанку, старую, чопорную француженку, уже давно одетую, и (нрзб) ловкою в подобных случаях. К ней-то обратились с просьбою провести из дому. Француженка взялась. Она свела Пушкина вниз, прямо в комнаты мужа. Тот ещё спал. Шум шагов его разбудил. Его кровать была за ширмами. Из-за ширм он спросил; «Кто здесь?» — «Это — я»,— отвечала ловкая наперсница и провела Пушкина в сени, откуда он свободно вышел: если б кто его здесь и встретил, то здесь его появление уже не могло быть предосудительным. На другой же день Пушкин предложил Итальянцу-дворецкому золотом 1000 руб., чтобы он молчал, и хотя он отказывался от платы, но Пушкин принудил его взять.— Таким образом всё дело осталось тайною. Но блистательная дама в продолжение четырёх месяцев не могла без дурноты вспомнить об этом происшествии [776] *43.

Вот, по рассказу и уверению Нащокина, самые верные обстоятельства, бывшие причиною дуэли Пушкина. Дантес, красавец собою, ловкий юноша, чуть не дитя, приехал в Петербург и был принят прямо офицером в лейб-гвардию — почёт почти беспримерный и для людей самых лучших русских фамилий. Уже и это не нравилось Пушкину [777]. Дантес был принят в лучшее общество, где на него смотрели, как на дитя, и потому многое ему позволяли, например, он прыгал на стол, на диваны, облакачивался головою на плеча дам и пр. Дом Пушкина, где жило три красавицы: сама хозяйка и две сестры её, Катерина и Александра, понравился Дантесу, он любил бывать в нём. Но это очень не нравилось старику, его усыновителю, барону Геккерну, посланнику Голландскому. Подлый старик был педераст и начал ревновать красавца Дантеса к Пушкиным. Чтобы развести их, он выдумал, будто Дантес волочится за женою Пушкина. После объяснения Пушкина с Дантесом последний женился на Катерине Николаевне. Кажись бы, дело кончено. Но Геккерн продолжал сплетничать, руководил поступками Дантеса, объяснял их по-своему и, наконец, пустил в ход анонимные письма. Исход известен. Таким образом, несчастный убийца был убийцею невольным. Когда кровавое дело совершилось, он говорил, что готов собственною кровью смыть преступление, просил, чтоб его разжаловали в солдаты, послали на Кавказ. Государь император, не желая слушать никаких объяснений, приказал ему немедленно выехать. Жена его, умершая недавно, уехала с ним. Сам Дантес теперь в Париже. Он принадлежит партии легитимистов <���Геккерн умер, оставив ему своё наследство> [778].

А. И. Васильчикова, свидетельница всех этих событий, сообщает ещё следующее: Жена Пушкина, безвинная вполне, имела неосторожность обо всём сообщать мужу и только бесила его. Раз они возвращались из театра. Старик Геккерн, идя позади, шепнул ей, когда же она склонится на мольбы его сына? Наталья Николаевна побледнела, задрожала. Пушкин смутился; на его вопрос она ему передала слова, её поразившие. На другой же день он написал к Геккерну своё резкое и дерзкое письмо [779]. Дантес, который после этого должен был <���драться за> защищать себя и своего усыновителя, отправился к графу Строганову (отцу Сергея Григ.); этот Строганов был старик, пользовавшийся между аристократами особ[енным] уважением, отличавшийся отличным знанием всех правил аристократической чести, одним словом, был органом общественного мнения в большом свете. Этот-то старец объявил Дантесу решительно, что за оскорбительное письмо непременно должно драться, и дело было решено [780].— В анонимных письмах участвовал ещё и Гагарин, удалившийся после на Запад и перешедший в Иезуиты [781]* 46.

Пушкин был человек самого многостороннего знания и огромной начитанности [782]. Известный египтолог Гульянов, встретясь с ним у Нащокина, не мог надивиться, как много он знал даже по такому предмету, каково языковедение. Он изумлял Гульянова своими светлыми мыслями, меткими, верными замечаниями. Раз, Нащокин помнит, у них был разговор о всеобщем языке. Пушкин заметил между прочим, что на всех языках в словах, означающих свет, блеск, слышится буква л.