Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Жену свою Пушкин иногда звал: моя косая Мадонна. У неё глаза были несколько вкось. Пушкин восхищался природным здравым её смыслом. Она тоже любила его действительно. Княгиня Вяземская не может забыть её страданий в предсмертные дни её мужа. Конвульсии гибкой станом женщины были таковы, что ноги её доходили до головы. Судороги в ногах долго продолжались у неё и после, начинаясь обыкновенно в 11 часов вечера.

Venez m’aider à faire respecter l’appartement d’une veuve [877]. Эти слова графиня Юлия Строганова повторяла неоднократно и даже написала о том мужу в записке, отправленной в III-е Отделение, где тот находился по распоряжениям о похоронах. Пушкина хоронили на счёт графа Г. А. Строганова. Митрополит Серафим, по чьим-то внушениям, делал разные затруднения.

Старик барон Геккерн был известен распутством. Он окружал себя молодыми людьми наглого разврата и охотниками до любовных сплетен и всяческих интриг по этой части; в числе их находились князь Пётр Долгоруков и граф Л. С<���оллогуб>.

Накануне дуэли был раут у графини Разумовской. Кто-то говорит Вяземскому: «Пойдите, посмотрите, Пушкин о чём-то объясняется с Даршиаком; тут что-нибудь недоброе». Вяземский направился в ту сторону, где были Пушкин и Даршиак; но у них разговор прекратился.

Княгине Вяземской говорили, что отец и мать Геккерна жили в Страсбурге вполне согласно и никакого не было подозрения, чтобы молодой Геккерн был чей-нибудь незаконный сын. Один из чиновников голландского посольства Геверс открыто говорил, что посланник их лжёт, давая в обществе знать, будто молодой человек его незаконный сын.

Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от неё, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит её с собою, сажает её в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у неё руку и пр. Однажды княгиня Вяземская, посылая к нему слугу, велела спросить, с кем он тот день уезжает. «Скажи, что сам-третий»,— отвечал Пушкин. — Услыхав этот ответ, «третьею верно ты»,— заметил князь Вяземский своей жене.

Поэт с радостным нетерпением подъезжал в ямщицком тарантасе к крыльцу Остафьевского дома. «Ну, барин, вот и Остафьево»,— оборачиваясь сказал ямщик. Перед крыльцом стояла мужицкая телега, мешавшая подъехать, и лакей, выбежавший на крыльцо встречать поэта, начал, ругаясь, гнать мужика от подъезда. Тогда радостно взволнованный Пушкин, привскочив на сиденьи, замахал на лакея руками, крича: «Остафьево, Остафьево!» (Оставь его, оставь его!)

«РА». 1888. № 7. С. 305—312.

Принадлежавшие к числу ближайших друзей Пушкина П. А. и В. Ф. Вяземские были для Бартенева одним из важнейших источников сведений о поэте в разные периоды его жизни.

В 1833 г. П. В. Нащокин приехал в Петербург и остановился в гостинице. Это было 29 (?) июня, в день Петра и Павла. Съехалось несколько знакомых, в том числе и Пушкин. Общая радость, весёлый говор, шутки, воспоминания о прошлом, хохот. Между тем, со двора, куда номер выходил окнами, раздавался ещё более громкий хохот и крик, мешавший весёлости друзей: это шумели полупьяные каменщики, которые сидели на кирпичах около ведра водки и деревянной чашки с закускою. Больше всех горланил какой-то лысый мужик с рыжими волосами. Пушкин подошёл к окну, прилёг грудью на подоконник, сразу заметил крикуна и, повернув голову к нам, сказал:— Тот рыжий, должно быть, именинник?— Тут, оборотись на двор, он крикнул:— Пётр!— Что, барин? — С ангелом!— Спасибо, господин. — Павел!— крикнул он опять и, обернувшись в комнату, прибавил:— В такой куче и Павел найдётся!— Павел ушёл.— Куда? Зачем?— В кабак… всё вышло. Да постой, барин: скажи, почем ты меня знаешь?— Я и старушку матушку твою знаю.— Ой? А батка-то помер? (Очень вероятно у такого лысого.)— Давно, царство ему небесное! Братцы, выпьемте за покойного родителя!

В это время входит на двор мужик со штофом водки. Пушкин, увидев его раньше, закричал:— Павел! С ангелом! Да неси скорее!

Павел, влезая на камни, не сводит глаз с человека, назвавшего его по имени. Другие, объясняя ему, пьют, а рыжий не отстаёт от словоохотного барина:— Так, стало, и деревню нашу знаешь?— Ещё бы не знать! Ведь она близ реки. (Какая же деревня без реки?)— Там, у самой речки.— А ваша-то изба, почитай, крайняя?— Третья от края. А чудной ты, барин. Уж поясни, сделай милость, не святым же духом всю подноготную знаешь?—

— Очень просто: мы с вашим барином на лодке уток стреляли, вдруг — гроза, дождь, мы и зашли в избу, к твоей старухе… — Так… теперь смекаю…— А вот мать жаловалась на тебя: мало денег высылаешь.

— Грешен, грешен!.. да вот всё на проклятое-то выходит,— сказал мужик, указывая на стакан, из которого выпил залпом, и прокричал: «Здравствуй, добрый барин!»

«РА». 1899. № 6. С. 348—349.

(Записано со слов В. П. Горчакова 16 июня 1861 г., в Москве, в Грузинах, в д. Мошкова.)

Командиром 16-й пехотной дивизии 6-го корпуса 2-й армии был М. Ф. Орлов.У него начальника штаба не было. Штаб состоял из адъютанта Калакуцкогои дивизионного квартирмейстера В. П. Горчакова.

В половине 1821 г. М. Ф. Орлов приехал назад в Кишинёв с молодою женою Екатериной Николаевной, урождённой Раевской. Пушкин необыкновенно уважал её, но с самим Орловым он не чинился и валялся у него на диванах в бархатных шароварах. Орлов улыбался и раз сказал ему известные стихи:

— Эка важность сапоги!— возразил Пушкин,— у слона ещё больше должны быть сапоги.

Орлов говорил ему ты, Пушкин ему вы.

Об этих шароварах замечала и жена Крупянского. «Скажите Пушкину, как ему не жарко ходить в бархате».— «Она, видно, не понимает,— вывёртывался Пушкин,— что бархат делается из шёлку, а шёлк холодит».

Екатерина Христофоровна Крупянская, из славного царского рода Комненов, воспитывалась в Смольном монастыре и совсем обрусела. Пушкин с Горчаковым любили ходить к ней, потому что им надоедали плацинды и каймаки других кишинёвских хлебосолов, а у Крупянской подавался русский хороший обед. Пушкин, бывало, нарисует Крупянскую — похожа; расчертит ей вокруг волоса, выйдет сам он, потом на эту же самую голову накинет карандашом чепчик — опять Крупянская.

Пушкин и после землетрясения (за обедом у М. Ф. Орлова попадали бутылки со стола), повредившего дом Донича и заставившего Инзова перебраться в другое место, продолжал жить в том же нижнем этаже. С ним был его крепостной лакей, очень верный и преданный малый, Никита.

Одно какое-то шуточное стихотворение начиналось: