Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Горько мне сознаться, что я пропустил несколько из этих драгоценных вечеров страха ради иудейска…

Для первой книжки Шевырёв написал разговор о возможности найти единый закон для изящного и шутливую статью о правилах критики.

Я начал подробным обозрением книги Эверса о древнейшем праве Руси (нигде ещё не переведённой), где выразил мои мысли о различии удельной системы от феодальной. Тогда же начал печатать свои афоризмы, доставившие мне много насмешек, особенно вследствие неудачного употребления Ивана Великого для сравнения высших взглядов.

Мы были уверены в громадном успехе; мы думали, что публика бросится за именем Пушкина, которого лучший отрывок, сцена летописателя Пимена с Григорием, должен был начать первую книжку. Но увы, мы жестоко ошиблись в своих расчётах, и главной виною был я, несмотря на все убеждения Шевырёва. 1, я не хотел пускать, опасаясь лишних издержек, более 4 листов в книжку до тех пор, пока не увеличится подписка, между тем как Телеграфвыдавал книжки в 10 и 12 листов. 2, я не хотел прилагать картинок мод, которые по общим тогдашним понятиям служили первою поддержкою Телеграфа. В 3-х, я не употребил никакого старания, чтоб привлечь и обеспечить участие князя Вяземского, который перешёл окончательно к Телеграфуи на первых порах своими остроумными статьями и любопытными материалами содействовав больше всех его успеху, обратил читателей на его сторону. Наконец, 4, Московский Вестниквсё-таки был мой hors d’oeuvre [892]. Я не отдавался ему весь, а продолжал заниматься Русскою Историей и лекциями о Всеобщей, которая была мне поручена в университете. С Шевырёвым споры у нас доходили чуть не до слёз,— и запивались, когда уже сил не хватало у спорщиков и горло пересыхало, Кипрским вином, которого как-то случилось нам запасти по случаю большую порцию. Вино играло роль на наших вечерах, но не до излишков, а только в меру, пока оно веселит сердце человеческое. Пушкин не отказывался под весёлый час выпить. Один из товарищей был знаменитый знаток, и перед началом Московского Вестникабыло у нас в моде алеатико, прославленное Державиным.

Весь 1827 год Шевырёв работал неутомимо. Тогда кончил он перевод Валленштейнова Лагеря, труднейшей вещи для перевода, и заслужил полное одобрение всех нас, начиная с Пушкина.

В марте весь наш круг был потрясён известием о внезапной кончине в Петербурге Дмитрия Веневитинова. Мы любили его всею душою. Это был юноша дивный,— но об нём после, особо…

Несколько слов об Истории Пугачёвского бунтаА. С. Пушкина [893].

…Для Истории нет тайны, следовательно, эта история, не распечатавшая пакета о Пугачёвском бунте, должна называться повестью или лучше военною реляциею, реляциею с места [894]. В самом деле, она имеет гораздо больше достоинства литературного, чем исторического, хотя богата и последним.

В литературном отношении — это самое важное явление в Русской словесности последнего времени и большой шаг вперёд в историческом искусстве. Простота слога, безыскусственность, верность и какая-то меткость выражений — вот чем отличается особенно первый опыт Пушкина на новом его поприще. Пушкин, давший в Борисе Годуновеязык нашей трагедии, Пугачёвским бунтомнанёс решительный удар ораторской Истории, в коей Карамзин был у нас первым и последним мастером. И в самом деле — можно ли после Карамзина писать в его роде? Он поставил свои Геркулесовы столбы и сказал: Не далее, Пушкин пролагает теперь новую дорогу.

Многие читатели, привыкшие к риторике, обманываются наружностию Истории Пугачёвского бунтаи не отдают ей справедливости за мнимую простоту и лёгкость. О если б они знали, как ещё трудно и мудрено писать по-русски легко и просто, то они стали бы говорить иначе и воздали бы хвалу автору, который овладел языком до такой степени, что может говорить им как хочет. Но Пушкин в последнее время должен был привыкнуть к несправедливостям и кривым толкованиям. В утешение мы можем прочесть ему его собственные стихи:

Возвратимся к Истории, так названной. Её читаешь как повесть самую занимательную и при всей сухости формы (25 числа Пугачёв был там-то, а 26 пошёл туда-то) не оставляешь книгу от начала до конца. Так было и с теми, которые после стали порицать её. Вот сила таланта! Но когда вы прочитаете её, когда внимание, увлечённое рассказом, вступит во все права свои, тогда возникнут у вас в голове вопросы, ка которые вы не вспомните ответов, а по справке не всегда найдёте целые, полные, удовлетворительные и останетесь в недоумении, например:

Пугачёв был только орудием некоторых яицких казаков, находился под их властью и действовал по их указаниям (стр. 46, 84), но по чьей же мысли, с какою целию распускал он сам первые слухи, подговаривал казаков бежать в Турцию (14)? Кто приготовил ему в Казани тройку, на которой он спасся бегством?

Первые руководители его, зачинщики, были взяты в плен после сражения при Татищевой, а он продолжал действовать без них ещё с большею силою — как объяснить это противоречие?

Какую цель имели зачинщики и сам Пугачёв, начав возмущение?

Отчего, собственно, они имели такой быстрый успех? В чём именно состояли ошибки начальников?

Ясно, что пожар сначала потушить было легко, но после могли ли дела происходить иначе?

Происхождение бунта у казаков видно, но в городах, деревнях?

Постепенное распространение заразы тоже не обозначено.

С чего Бибиков, окончив почти с успехом возложенное поручение, перед смертию сожалел об отечестве, как будто бы оно подверглось какой великой опасности?

Отчего Голицын, одержав прежде всех такую блистательную победу, ничего почти не сделал после?

Кто особенно дал средства Пугачёву поправиться после смерти Бибикова?

Каким образом, несколько раз разбиваемый наголову, он собирался тотчас с новыми силами?

Что, собственно, сделали Бибиков, Панин? Чем, например, отличаются распоряжения Бибикова от Рейнсдорфовых?

Отчего бунт показался столь опасным, что сама императрица решалась принять начальство над войском?

Отчего сообщники Пугачёва вздумали предать его, быв прежде ещё в теснейших обстоятельствах и умев выходить из них?..

Отчего не решились они разбежаться поодиночке в разные стороны?

Какие действия принадлежали Михельсону лично? (Ни слова не сказано, чем он награждён, между тем как едва ли не он больше всех действовал в этом случае и, однако ж, лишился команды над своим отрядом, когда всё дело подходило к концу.)