Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Кто таков помянутый здесь Фогель? Фогельбыл одним из знаменитейших, современных ему, агентов тайной полиции. В чине надворного советника он числился (для вида) по полиции; но действовал отдельно и самостоятельно. Он хорошо говорил по-французски, знал немецкий язык, как немец, говорил и писал, как русский. Молодёжь называла его Библейскою птицею: потому что, кажется, у Сираха сказано: «не говори худого о Властях, ибо Птица (Vogel) перенесёт слова твои!» Во время Семёновской истории [905]он много работал и удивлял своими донесениями. Служил он прежде у Вязмитинова, потом у Балашова, и вот один из фактов его искусства в ремесле.

В конце 1811-го года с весьма секретными бумагами на имя французского посла в С. П.-ге выехал из Парижа тайный агент. Его перехватили и проводили прямо в Шлиссельбургские казематы, а коляску его представили к Балашову, по приказанию которого её обыскали, ничего не нашли и поставили в сарае с министерскими экипажами. Фогеля послали на разведку. Он разведал и объявил, что есть надежда открыть, если его посадят, как преступника, рядом с заключённым. Так и сделали. Там, отделённый только тонкою перегородкою от нумера арестанта, Фогель своими вздохами, жалобами и восклицаниями привлёк внимание француза, вошёл с ним в сношение, выиграл его доверенность и через два месяца неволи вызнал всю тайну. Возвратясь в С.-П.-г, Фогель отправился прямо в каретный сарай, снял правое заднее колесо у коляски, велел отодрать шинуи из выдолбленного под нею углублениядостал все бумаги, которые, как оказавшиеся чрезвычайно важными, поднёс министру. Вот какого полёта была эта птица, носившаяся над головою Пушкина! — Ф. Г.

Удаление А. С. Пушкина из С.-Петербурга в 1820 году

«РА». 1866. № 8—9. Стб. 917—922.

Видный деятель декабристского движения, поэт и публицист Ф. Н. Глинка был горячим поклонником поэзии Пушкина и содействовал облегчению его участи перед ссылкой на Юг в 1820 г. Свои воспоминания Ф. Н. Глинка послал П. И Бартеневу из Твери 3 апреля 1866 г. в виде письма, начинающегося следующим обращением: «Милостивый государь, Пётр Иванович! На письмо Ваше от 21 марта ответил бы сейчас, если б грипп на несколько дней и затем наступившие дни визитов не помешали мне. Я с вами уже вполовину знаком по Вашему прекрасному изданию, которым пользовался прежде в клубе, а теперь выписал для себя и читаю, зачитываюсь и не могу начитаться „Русского Архива“. Тем охотнее отвечал б я на ваш запрос, да время ещё не пришло открывать всю подноготную, потому с некоторою сдержанностью я расскажу, сколько можно короче, как дело было». Заканчивалось письмо словами: «Вот всё, милоствый государь, что в ответ на письмо Ваше я мог Вам написать с памятью о делах давно минувших лет и преданьях старины глубокой. С истинным почтением имеет честь быть, милостивый государь, Вам покорно преданным слугою Ф. Глинка».

На следующий день после получения письма Глинки Бартенев в благодарность отправил ему книгу своего журнала и, по-видимому, просил разрешения опубликовать присланные воспоминания. Ответил Глинка только 12-го, так как 4-го произошло неудачное покушение Д. В. Каракозова на Александра II, о чём прежде всего и говорится в письме. Возвращаясь к пушкинской теме, он пишет: «По желанию Вашему я объяснил дело о Пушкине, как оно было и почему рассказанное мною может объяснить содержание того прекрасного (стихи изумительно прекрасные!) послания, которое адресовал ко мне Пушкин после своего остракизма… Я писал и написал не то, что разносилось слухами, догадками и пересказами, а то, что видел и осязал… Поручаю в распоряжение опытному благоразумию Вашему всё написанное мною (по желанию Вашему) о Пушкине. Как знаете, так и поступите».

Письма Бартенева к Глинке неизвестны. Ответы Глинки хранятся: первое — в Отделе письменных источников Гос. Исторического музея, ф. 93, л. 35—42 об., второе — в ЦГАЛИ, ф. 46 (Бартенев), оп. 1, д. 558, л. 6.

Бартенев опубликовал воспоминания Глинки в ближайшем же номере своего журнала, снабдив небольшим предисловием и примечаниями.

В настоящем издании мы перепечатываем текст публикации Бартенева с очень небольшими исправлениями по рукописи Глинки.

1867, 19/31 мая. Париж.

…К<���нязь> Алек<���сандр> Пётр<���ович> Голицын, конечно, ошибся, сказав Вам, что я или В. Ст. Порошин послали к Вам письма Пушкина к моему брату. У меня никаких писем Пушкина не было и нет. Есть стихи его рукою писанные, например, его ода: Вольность, которую он в половине сочинил в моей комнате, ночью докончил и на другой день принёс ко мне написанную на большом листе.

ЦГАЛИ, ф. 46 (Бартенева), оп. 1, № 457.

Письмо это представляет особый интерес благодаря содержащимся в нём сведениям об истории создания оды «Вольность».

Ещё отрывок из неизданных записок Анны Григорьевны Хомутовой (перевод с французского)

26 октября 1826. Поутру получаю записку от Корсаковой. «Приезжайте непременно, нынче вечером у меня будет Пушкин»,— Пушкин, возвращённый из ссылки императором Николаем, Пушкин, коего дозволенные стихи приводили нас в восторг, а недозволенные имели в себе такую всеобщую завлекательность. В 8 часов я в гостиной у Корсаковой; там собралось уже множество гостей. Дамы разоделись и рассчитывали привлечь внимание Пушкина, так что, когда он взошёл, все они устремились к нему и окружили его. Каждой хотелось, чтобы он сказал ей хоть слово. Не будучи ни молода, ни красива собою, и по обыкновению одержимая несчастною застенчивостью, я не совалась вперёд и неприметно для других издали наблюдала это африканское лицо, на котором отпечатлелось его происхождение, это лицо, по которому так и сверкает ум. Я слушала его без предупредительности и молча. Так прошёл вечер. За ужином кто-то назвал меня, и Пушкин вдруг встрепенулся, точно в него ударила электрическая искра. Он встал и, поспешно подойдя ко мне, сказал: «Вы сестра Михаила Григорьевича; я уважаю, люблю его и прошу вашей благосклонности». Он стал говорить о лейб-гусарском полке, который, по словам его, был его колыбелью, а брат мой был для него нередко ментором [906]. С этого времени мы весьма сблизились; я после встречалась часто с Пушкиным, и он всегда мне оказывал много дружбы. Летом 1836 года, перед его смертью, я беспрестанно видала его, и мы провели много дней вместе у Раевских.

Рассказано Пушкиным.

Фельдъегерь внезапно извлёк меня из моего непроизвольного уединения, привёз по почте в Москву, прямо в Кремль, и всего в пыли ввёл меня в кабинет императора, который сказал мне: «А, здравствуй, Пушкин, доволен ли ты, что возвращён?» Я отвечал, как следовало в подобном случае. Император долго беседовал со мною и спросил меня: «Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял ли бы ты участие в 14-м декабре?» — «Неизбежно, государь; все мои друзья были в заговоре, и я был бы в невозможности отстать от них. Одно отсутствие спасло меня, и я благодарю за это Небо».— «Ты довольно шалил,— возразил император,— надеюсь, что теперь ты образумишься и что размолвки у нас вперёд не будет. Присылай всё, что напишешь, ко мне; отныне я буду твоим цензором».