Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Вскоре в переписке между Пушкиным и Плетнёвым вызаменилось словом ты,и они совершенно сблизились.

Нам остаётся сказать ещё о двух приписках в том же письме к брату от 4 сентября. Одна французская: «Mon père a eu une idée lumineuse, c’est celle de m’envoyer des habits, rappelez la lui de ma part [472]. Это поручение напоминает стихи 1822 года Жалоба [473].

Другая приписка относится к Рылееву. В Сыне Отечестватого года (№ 23, июнь) Пушкин прочёл Думуего: Богдан Хмельницкий, которая начинается стихами:

„Милый мой,— приписывает Пушкин сбоку письма,— у вас пишут, что луч денницы проникал в полдень в темницу Хмельницкого. Это не Хвостов написал, вот что меня огорчило. Что делает Дельвиг, чего он смотрит?“ [475]

Следующее за тем письмо (от 6 октября) Пушкин оканчивает опять вопросом о своих стихах: „Кстати, получено ли моё послание к Овидию? Будет ли напечатано? (sic) Что Бестужев? Жду календаря его. Я бы тебе послал и новые стихи, да лень. Прощай, милый“.

Ожидаемый Пушкиным календарь Бестужева, или Полярная Звезда, карманная книжка для любительниц и любителей Русской Словесности на 1823 год, изданная А. Бестужевым и К. Рылеевым, вышла в последних числах декабря 1822 года (ценз. дозволение А. Бирюкова 30 ноября), в 16 долю листа, 390 и 4 нен. стр. Успех был небывалый. И новость предприятия, и самое содержание, даже и теперь, через сорок лет, не утратившее отчасти своих достоинств, и наконец имена издателей обратили всеобщее внимание на этот первый у нас альманах. Публика, ещё до объявления о выходе, стала раскупать его [476]. Кроме Карамзина, занятого своей историей и никогда не раздроблявшего её в печати, тут участвовали все лучшие писатели: Жуковский, кн. Вяземский, Давыдов, Дельвиг, Гнедич и пр. Об участии Пушкина мы уже говорили. Много шуму возбудила передовая статья Бестужева Взгляд на старую и новую словесность в России. После общего обозрения, Бестужев перечислял писателей, и о каждом сказал по нескольку довольно уклончивых, но замысловатых изречений. Одни обиделись этими приговорами, другие тем, что об них вовсе не было упомянуто, и в журналах поднялась полемика. Приверженцев старины, представителем которых был Вестник Европы, особенно оскорбляло то, что молодой драгунский офицер-самоучка судил и рядил заслуженных писателей. Но к Пушкину Полярная Звездабыла очень любезна. Он поставлен наряду с Жуковским и Батюшковым и про него сказано (стр. 24—25): „Ещё в младенчестве он изумил мужеством своего слога, и в первой юности дался ему клад русского языка, открылись чары поэзии. Новый Прометей, он похитил небесный огонь и, обладая оным, своенравно играет сердцами… Мысли Пушкина остры, смелы, огнисты; язык светел и правилен. Не говорю уже о благозвучии стихов — это музыка; не упоминаю о плавности их — по русскому выражению, они катятся по бархату жемчугом!“ Кроме того, Бестужев поместил четыре стиха из Кавказского Пленникаэпиграфом в своей повести из быта древних новгородцев: Романи Ольга,напечатанной в Полярной Звезде.Повесть эта очень замечательна, как одна из первых попыток рассказа, с соблюдением исторической обстановки. Мысль, очевидно, вызванная романами Вальтер-Скотта, от которых все тогда сходили с ума, и сильно занимавшая потом Пушкина.

Альманахбыл немедленно послан к Пушкину вместе с деньгами за стихи. „Благоразумный Левинька,— пишет Пушкин к брату 30 января 1823 года,— благодарю за письмо. Жалею, что прочие не дошли. Пишу тебе окружённый деньгами, афишками, стихами, прозой, журналами, письмами, и все то благо, все добро. Пиши мне о Дидло, об Черкешенке Истоминой, за которой я когда-то волочился подобно Кавказскому Пленнику.Бестужев прислал мне Звезду,эта книга достойна всякого внимания. Жалею, что Баратынский поскупился [477], я надеялся на него. Каковы стихи к Овидию? Душа моя, и Руслан,и Пленник,и Noelи все дрянь в сравнении сними. Ради Бога, люби две звёздочки, оне обещают достойного соперника знаменитому Панаеву, знаменитому Р<���ылееву> и прочим знаменитым нашим поэтам. Мечта воинапривела в задумчивость воина, что служит в иностранной коллегии и находится ныне в бессарабской канцелярии. Эта мечта напечатана с ошибочного списка: призваньевместо взыванье, тревожных дум— слово, употребляемое знаменитым Р<���ылеевым>, но которое по-русски ничего не значит. Воспоминание и брата и друзей— стих трогательный, а в Звездепросто плоской [478]. Но всё это не беда, были бы деньги. Я рад, что Глике полюбились мои стихи — это была моя цель. В отношении его я не Фемистокл; мы с ним приятели… Гнедич у меня перебивает лавочку:

и проч. непростительно прелестно; знал бы своего Гомера, а то и нам не будет места на Парнассе. Дельвиг, Дельвиг! Пиши ко мне и прозой и стихами; благословляю и поздравляю тебя, добился ты наконец до точности языка, единственной вещи, которой тебе недоставало. En avant! marche“ [479].

Намёк о Глинке остаётся для нас непонятен, Гнедич заслужил такую похвалу за Элегию Тарентинская Дева, где описана смерть Эвфрозины, которая плыла на корабле к жениху и утонула; двумя звёздочками помечены два стихотворения самого Пушкина; а Дельвиг поместил в Полярной Звездеизвестную песню свою: Ах ты, ночь ли, ноченька, Сельскую Элегию, прекрасный сонет Вдохновеньеи ещё песню Роза ль ты, розочка, которую до сих пор распевают наши провинциальные барышни.

Довольно замечательно, что к самому Бестужеву на присылку Полярной ЗвездыПушкин отозвался только чрез несколько месяцев. Вот его письмо к нему, уже от 13 июня 1823: „Милый Бестужев. Позволь мне первому перешагнуть через приличия и сердечно поблагодарить тебя за Полярную Звезду, за твои письма, за статью о литературе, за Ольгуи особенно за Вечер на биваке. Всё это ознаменовано твоей печатью, т. е. умом и чудесной живостью. О взглядеможно бы нам поспорить на досуге. Признаюсь, что ни с кем мне не хочется так спорить, как с тобою, да с Вяземским: вы одни можете разгорячить меня. Покамест жалуюсь тебе об одном: как можно в статье о Русской Словесности забыть Радищева? Кого же мы будем помнить? Это молчание непростительно ни тебе, ни Гречу, а от тебя его не ожидал. Ещё слово: зачем хвалить холодного, однообразного Осипова, а обижать Майкова. Елисейистинно смешон: ничего не знаю забавнее обращения поэта к порткам: