Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

От 1822 года сохранилось четыре письма к брату. «Сперва хочу с тобою побраниться,— пишет Пушкин 24 января,— как тебе не стыдно, мой милый, писать полурусское, полуфранцузское письмо, ты не московская кузина; во-вторых, письма твои слишком коротки: ты или не хочешь, или не можешь мне говорить открыто обо всём. Жалею: болтливость братской дружбы была бы мне большим утешением. Представь себе, что до моей пустыне (sic) не доходит ни один дружеский голос, что друзья мои как нарочно решились оправдать мою элегическую мизантропию,— и это состояние несносно. Письмо, где говорил я тебе о Тавриде, не дошло до тебя, это меня бесит. Я давал тебе несколько препоручений самых важных в отношении ко мне, чёрт с ними; постараюсь сам быть у вас на несколько дней, тогда дела пойдут иначе». Далее говорится о посылке Кавказского ПленникаГречу, что приведено у нас выше. «Спроси Дельвига, здоров ли он,— продолжает Пушкин,— всё ли, слава Богу, пьёт и кушает; каково нашёл мои стихи к нему и пр. О прочих дошли до меня тёмные известия. Посылаю тебе мои стихи, напечатай их в Сыне(без подписи и без ошибок) [462]. Если хочешь, вот тебе ещё эпиграмма, которую ради Христа не распускай, в ней каждый стих правда». Следуют две эпиграммы: Иной имел мою Аглаю, и другая на Каченовского. «Покушай, пожалуйста,— кончает он.— Прощай, Фока, обнимаю тебя. Твой друг Демьян». И стихи, и особенно эпиграммы, разумеется, разнеслись по Петербургу. Лев Сергеевич становился везде приятным гостем: от него можно было узнать новые стихи и остроты ссыльного брата.

От 21 июля: «Ты на меня дуешься, милый; не хорошо. Пиши мне, пожалуйста, и как тебе угодно; хоть на шести языках, ни слова тебе не скажу. Мне без тебя скучно. Что ты делаешь? В службе ли ты? Пора, ей-Богу пора. Ты меня в пример не бери; если упустишь время, после будешь тужить. В русской службе должно непременно быть в 26 лет полковником, если хочешь быть чем-нибудь когда-нибудь, следственно, разочти. Тебе скажут: учись, служба не пропадёт, а я тебе говорю: служи, учение не пропадёт. Конечно, я не хочу, чтоб ты был такой же невежда, как В. И. Козлов, да ты и сам не захочешь. Чтение — вот лучшее учение. Знаю, что теперь не то у тебя на уме, но всё к лучшему. Скажи мне, вырос ли ты? Я оставил тебя ребёнком, найду молодым человеком. Скажи, с кем из моих приятелей ты знаком более? Что ты делаешь, что ты пишешь? Если увидишь Катенина, уверь его ради Христа, что в послании моём к Чаадаеву нет ни одного слова об нём; вообрази, что он принял на себя стих И сплетней разбирать игривую затею; я получил от него полукислое письмо, он жалуется, что писем от меня не получил. Не моя вина. Пиши мне новости литературные. Что мой Руслан? Не продаётся? Не запретила ли его цензура? Дай знать. Если же Слёнин купил его, то где же деньги? А мне в них нужда. Каково идёт издание Бестужева? Читал ли ты мои стихи, ему посланные? Что Пленник? Радость моя, хочется мне с вами увидеться; мне в Петербурге дела есть; не знаю, буду ли к вам, а постараюсь. Мне писали, что Батюшков помешался. Быть нельзя; уничтожь это враньё. Что Жуковский, и зачем он ко мне не пишет? Бываешь ли ты у Карамзина? Отвечай мне на все вопросы, если можешь, и поскорее. Пригласи также Дельвига и Баратынского. Что Вильгельм? Есть ли об нём известия? Прощай. Отцу пишу в деревню» [463].

От 4 сентября. «На прошедшей почте (виноват, с Долгоруким) я писал к отцу, а к тебе не успел, а нужно с тобою потолковать кой о чём. Во-первых, о службе. Если б ты пошёл в военную, вот мой план, который предлагаю тебе на рассмотрение. В гвардию тебе незачем; служить 4 года юнкером вовсе не забавно. К тому же тебе нужно, чтоб о тебе немножко позабыли. Ты бы определился в какой-нибудь полк корпуса Раевского, скоро был бы ты офицером, а потом тебя перевели бы в гвардию. Раевский и Киселёв оба не откажутся. Подумай об этом, да, пожалуйста, не слегка, дело идёт о жизни. Теперь, моя радость, поговорю о себе». Следует опять поручение к Всеволожскому касательно запроданных стихов.

Как ни мало печатал Пушкин в сравнении с другими писателями, но литературное значение его быстро возрастало. Ещё до появления в печати Кавказского Пленника, к Пушкину обращены уже были ожидания любителей словесности и читающей публики. Издатели журналов начинали заискивать его участия. В первой половине 1822 года гвардии драгунского полка поручик Александр Александрович Бестужеви отставной артиллерии подпоручик (печальной и тяжёлой памяти) Кондратий Фёдорович Рылеевзадумали составить сборник из разных новых произведений русской словесности, наподобие тех литературных календарей или альманахов, которые тогда в Германии и Англии во множестве выходили к каждому новому году. У нас, кажется, такого рода изданий прежде не было, если не считать АонидКарамзина, появившихся ещё в прошлом столетии. Оба издателя, люди молодые и талантливые, побывавшие с войсками в чужих краях и в Париже, были уже довольно известны в печати. Рылеев напечатал уже несколько исторических Дум, а Бестужев (прославившийся впоследствии под псевдонимом Марлинского) ещё до 1822 года принадлежал к замечательным деятелям в словесности. Перебирая тогдашние журналы с 1819 года, беспрестанно встречаешь его имя и удивляешься разнообразию его занятий. Он переводит с польского, английского и немецкого языков, обнаруживает замечательные познания и в русской истории и в старинной нашей словесности, представляет в Общество соревнователей просвещения и благотворения (где был цензором библиографии) какой-то каменный лен, пишет повести и рассказы, из которых сделалась особенно известною Поездка в Ревель, но всего чаще является как остроумный критик [464]. Мнения его были всегда оригинальны и свежи, выражались смело и с убеждением. Преследуя, напр., своими замечаниями Катенина, одного из представителей шишковской партии, он в то же время не только не увлекается Карамзиным, но даже отвергает предложения его почитателей, которые хотели познакомить его с историографом [465].

Из своей ссылки Пушкин не мог не обратить на него внимания. Впрочем, и Р<���ылеев> и Бестужев встречались с Пушкиным ещё до 1820 года и были потом хорошо знакомы с его приятелями, бароном Дельвигом и Баратынским. Собираясь издать Полярную Звезду, Бестужев обратился к Пушкину с просьбою о стихах для этого альманаха или, как они тогда называли, календаря. Вот ответное письмо Пушкина, из Кишинёва, от 21 июня 1822 года: «Милостивый государь Александр Александрович, давно собирался я напомнить вам о своём существовании. Почитая прелестное ваше дарование и, признаюсь, невольно любя едкость вашей остроты, хотел я связаться с вами на письме не из одного самолюбия, но также из любви к истине. Вы предупредили меня. Письмо ваше так мило, что невозможно с вами скромничать. Знаю, что ему не совсем бы должно верить, но верю поневоле, и благодарю вас как представителя вкуса и верного стража и покровителя нашей словесности. Посылаю вам мои бессарабские бредни, и желаю, чтобы они вам пригодились. Кланяйтесь от меня цензуре, старинной моей приятельнице. Кажется, голубушка ещё не поумнела. Не понимаю, что могло встревожить её целомудренность в моих элегических отрывках. Однако должно нам постоять из одного честолюбия. Отдаю их в полное ваше распоряжение. Старушку, по-видимому, постращали моим именем; не называйте меня, а поднесите ей мои стихи под именем кого вам угодно (например, услужливого Плетнёва, или какого-нибудь нежного путешественника, скитающегося по Тавриде). Главное дело в том, чтоб имя моё до неё не дошло, и всё будет слажено. С живейшим удовольствием увидел я в письме вашем несколько строк К. Ф. Рылеева; они порука мне в его дружестве и воспоминании; обнимите его за меня, любезный Александр Александрович, как я вас обниму при нашем свидании».