Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Последнее из сохранившихся писем должно относиться к 1829 году. Пушкин называет своего приятеля именем Шекспировского Калибана (в «Буре»), разумея его непомерную чувствительность. Четвёртая и пятая главы Онегина вышли вместе в Петербурге, в самом начале 1829 года [574]. Кто «мудрец», написавший разбор их в Атенее, нам неизвестно [575].

Есть ещё пятое письмо Пушкина с известными стихами, в которых он даёт наставление молодому сибариту, как ехать в Петербург: «У Гальяни иль Кальони», и т. д. Письмо это напечатано в Исааковском издании Сочинений А. С. Пушкина, 1859 года, I, 357. Оно должно быть отнесено к 1828 году. Кстати заметить, что в первом стихе заключена игра слов [576].

«РА». 1878. № 11. С. 393—395.

Летние месяцы 1831 года принадлежали к тяжким эпохам новейшей Русской истории. Шла ожесточённая борьба на западной окраине, внутри России свирепствовала холера.

Покойный граф Е. Е. Комаровский рассказывал, что в это время однажды встретил он Пушкина на прогулке, задумчивого и тревожного.— «Отчего не веселы, Александр Сергеевич?» — «Да всё газеты читаю!» — «Что ж такое?» — «Разве вы не понимаете, что теперь время чуть ли не столь же грозное, как в 1812 году!»

«РА». 1879. № 6. С. 385—386.

Князь Вяземский, связанный близким знакомством с родителями великого поэта и тесною дружбою с его дядею, известным Василием Львовичем, вероятно, знал Пушкина ещё ребёнком в Москве. Позднее в Московский дружеский кружок Карамзиных, Пушкиных, Жуковского стали приходить известия из Царского Села о необыкновенном стихотворческом даровании лицеиста — Пушкина, который в школьном своём номере уже был, что называется, записным литератором: он тогда ещё познакомился с тем, что было до него писано по части Русской словесности, перечитывал с Дельвигом сочинения М. Н. Муравьёва, чтоб научиться изящной простоте изложения мыслей, знал наизусть целые страницы Ломоносова, Державина, Карамзина и т. д. Уже это одно должно было привлечь к нему князя Вяземского, который тоже страстно любил словесность и занимался ею с младенчества до гробовой доски. Знакомство началось весною 1816 года: князь Вяземский на пути из Петербурга в Москву навестил лицеиста, который вслед за тем вступил с ним в переписку и обратился к нему со стихами. Единство вкусов и занятий тотчас их сблизило, несмотря на то, что один на шесть лет был старше другого, и этим сближением князь Вяземский уплачивал долг дружбы своему приятелю Василию Львовичу Пушкину, которому значительное старшинство не мешало относиться к нему по-товарищески. Дружба заключена была просто, и со второго письма (от 1 Сентября 1817) Пушкин уже пишет князю Вяземскому ты. Юноша, ещё не достигший двадцати лет, одарён был удивительным проницанием и в надписи к вышедшему в то время гравированному портрету князя Вяземского сделал такую характеристику своего приятеля, лучше и выразительнее которой мы до сих пор не имеем:

Князь Вяземский принадлежал к числу людей, которые, раз полюбив человека, уже на всю жизнь остаются ему верны. Его чудесное сердце, даже и в глубокой старости, когда мы его знали, было необыкновенно деятельно. Когда Пушкина сослали, он непрестанно заботился о нём и, находясь сам под правительственной опалою, всячески старался об освобождении Пушкина, об улучшении его участи. Несомненно, что Пушкин отчасти обязан ему позволением жить где угодно. Из Ревеля летом 1826 года мать Пушкина послала новому Государю в Москву письмо с просьбою о даровании свободы её сыну. Письмо это до сих пор не найдено; но оно, конечно, подействовало, отличаясь в ряду всякого рода прошений убедительным красноречием искреннего сердца: его сочинял князь Вяземский [579].

Всё это сочли мы нужным предпослать нижеследующим письмам. Нечего напоминать читателям про значение писем вообще. Эти мимолётные фотографии быстротекущей жизни не выражают собою всей полноты отношений, какие существовали между писавшим и получавшим их; но они бесценно дороги, сохраняя на себе всю непосредственность, всё, так сказать, тепло старины. Недаром Гёте из всех исторических свидетельств отдавал решительное предпочтение письмам.

«РА». 1879. № 8. С. 470—471.

Опубликовано 21 письмо за 1824—1831 гг. В датировках есть неточности, в текстах пропуски. См.: ПСС.— T. 13.— С. 117—118, 180—181, 199—201, 238—239, 276, 284—285, 306; Т. 14.— С. 23—25, 27—29, 39—40, 54—65, 80, 135, 144, 177, 190, 218, 223.

В подстрочном примечании о публикуемых письмах П. И. Бартенев сообщает: «Списаны с подлинников, полученных от князя П. А. Вяземского в Гамбурге, в 1873 году, и с его слов сделаны некоторые примечания. В „Русском Архиве“ 1874 года находятся письма А. С. Пушкина к князю Вяземскому и одно большое письмо сего последнего к Пушкину (1825), в котором князь Вяземский рисует опальному поэту его положение относительно общества и правительства и подаёт дружеские советы» (Письма от 28 авг. и 5 сент. 1825 г. ПСС.— Т. 13.— С. 220—224.— Сост.)

Пушкин с ранних лет своих принимался писать записки. В 1826 году, перед отъездом из Псковской деревни в Москву, он сжёг целые тетради их и сожалел о том впоследствии. Впоследствии он опять стал записывать виденное и слышанное, и по кончине его осталась начатая тетрадь в большой лист, первые 114 страниц которой исписаны его дневником. На переплёте тетради стоит № 2-й, и, как видно, эта помета сделана самим Пушкиным. Уцелел ли номер первый, неизвестно. Старший сын Пушкина, Александр Александрович, дозволил мне и А. С. Юрьеву напечатать возможные извлечения из этой тетради. Сообщаем их с некоторыми пояснительными примечаниями. Одарённый зорким умом и чуткою впечатлительностью, Пушкин бывал в самых разнообразных обществах, от царских дворцов до калмыцких кибиток. В Кишинёве, в самом кипении страстей своих, он выслушивает Записки князя Волховского; в Одессе начальник края, Ланжерон, даёт ему читать письма к себе императора Александра Павловича; там же он находит возможность собственноручно списать Записки Екатерины II. И там Пушкин мог передать потомству много важного… Покамест надо довольствоваться немногими отрывками.

Этим оканчиваются сделанные нами выписки. Настанет время, когда всё, что сохранилось из Записок Пушкина, будет обнародовано. Некоторые места очень важны, наприм., то, где Пушкин рассказывает, как он встретился в Петербурге с кишинёвским своим знакомцем, участником Ипсилантиевского восстания 1821 года, князем Суцою, и как тот изумился, узнав от Пушкина, что императора Александра Павловича уверил, будто Греческое восстание есть только ветвь зловредного карбонаризма не кто иной, как Пестель… Любопытен также разговор с великим князем Михаилом Павловичем, отчасти приведённый у Анненкова (Вестн. Европы, 1880, 6).