Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

Мысль о Медном Всадникепришла Пушкину вследствие следующего рассказа, который был ему передан известным графом М. Ю. Виельгорским [561]. В 1812 году, когда опасность вторжения грозила и Петербургу, государь Александр Павлович предположил увезти статую Петра Великого, и на этот предмет статс-секретарю Молчанову было отпущено несколько тысяч рублей. В приёмную к князю А. Н. Голицыну, масону и духовидцу, повадился ходить какой-то майор Батурин. Он добился свидания с князем (другом царёвым) и передал ему, что его, Батурина, преследует один и тот же сон. Он видит себя на Сенатской площади. Лик Петра поворачивается. Всадник съезжает со скалы своей и направляется по Петербургским улицам к Каменному острову, где жил тогда Александр Павлович. Батурин, влекомый какою-то чудною силою, несётся за ним и слышит топот меди по мостовой. Всадник въезжает на двор Каменноостровского дворца, из которого выходит к нему навстречу задумчивый и озабоченный государь. «Молодой человек, до чего довёл ты мою Россию?— говорит ему Пётр Великий.— Но покамест я на месте, моему городу нечего опасаться!» Затем всадник поворачивает назад, и снова раздаётся тяжёло-звонкое скаканье. Поражённый рассказом Батурина князь Голицын, сам сновидец, передаёт сновидение государю, и в то время, как многие государственные сокровища и учреждения перевозятся вовнутрь России, статуя Петра Великого оставлена в покое [562].— Судя по этому рассказу (который случилось нам слышать от современников, и в числе их от С. А. Соболевского), надо думать, что первоначальными звуками чудесной поэмы, родившимися в голове Пушкина, были стихи:

Пушкин, как известно, был необычайно впечатлителен, и поэтические черты рассказа о странном сне, в связи с воспоминанием о судьбе России в 1812 году, поразили его. Таково первоначальное происхождение его Медного Всадника [563].

«РА». 1877. № 8. С. 434—435.

Статья А. Рембо посвящена письмам Екатерины II Вольтеру и Фальконе.

На подлинном листке, принадлежащем Николаю Платоновичу Хвицкому, рукою Пушкина написано неизданное место, относящееся к концу 4-й песни Руслана и Людмилы,после стиха «Ужели счастлив будет он?»

Далее следует так, как во всех изданиях сочинений Пушкина: «Чу… вдруг раздался рога звон» и пр.

Н. П. Хвицкий, будучи молодым человеком и служа в гвардии, встречался с Пушкиным в обществе и на прогулках и однажды выразился ему, что в 4-й песни его поэмы должен быть пропуск.— «Как же,— живо подхватил Пушкин.— Хотите, я вам дам этот пропуск? Где вы живёте? Как-нибудь я зайду к вам и напишу». Действительно, чрез несколько времени Пушкин пришёл к молодому офицеру и написал ему вышенапечатанные стихи, некогда искажённые цензурою последних лет царствования Александра Павловича, которая даже Жуковскому не пропускала вполне «Смальгольмского барона». Встреча Пушкина с Н. П. Хвицким относится уже к 1836 году, незадолго до кончины поэта.

«РА». 1877. № 8. С. 453.

В 1855 году Виленским Вестникомзаведовал известный польский писатель Антоний Эдуард Одынец, друг Мицкевича, заслуживший себе почётную известность как дарованиями, так и благородством характера. Однажды вечером сидел он у тогдашнего Виленского губернатора Аркадия Осиповича Россета. Говорили, между прочим, о Мицкевиче и Пушкине, и хозяин прочёл своему гостю стихотворение Пушкина Пророк. Одынёц восхищался мощною силою образов и звуков в этом необыкновенном произведении. По его желанию А. О. Россет повторил ему великолепные стихи. Гость ушёл, а хозяин вслед за ним отправился в экипаже, куда ему было надо. Одынец, идя пешком, остановил экипаж и попросил ещё раз прочитать ему последние строфы. На другое утро по обыкновению у губернатора был приём просителей, и в их числе оказался Одынец с бумагою в руке. Губернатору показалось странно, какое может быть дело у Одынца, тем более, что он мог ещё накануне переговорить о своей надобности. Очередь дошла до Одынца, и вместо прошения он подал А. О. Россету листок с ниже помещаемым переводом. «Всю ночь,— говорил он,— не мог я освободиться от впечатления этих стихов, и так как вы тому причиною, то вам подношу я мою работу».

«РА». 1878. № 7. С. 391.

Четыре письма Александра Сергеевича относятся к тому времени, когда Соболевский, будучи так называемым «архивным юношей», проживал в Москве в полнейшем раздолье, богатым шалуном, балуемый своей матерью и преданный всем прихотям образованности и просвещённого материализма. Пушкин, как известно, поселился у него осенью 1826 года, по возвращении из ссылки. От него он уезжал на короткое время в Псковскую деревню, и из Пскова писал ему нижеследующее… [565]

Пока Пушкин ездил в деревню, Соболевский в Москве печатал вторую главу Онегина [567]. Между тем Погодин собирался издавать Московский Вестник, который и начал выходить с 1827 года и в котором Пушкин преимущественно помещал свои стихи.— Пушкин забавлялся словом альманашник, и позднее в Петербургской Гражданской Палате совершил доверенность на имя Плетнёва, препоручая ему вести денежные счёты вместо него «с альманашниками обеих столиц» [568].

Василий Петрович Зубков, заметное лицо в тогдашнем московском обществе, человек образованный и занимавшийся зоологиею (в которой известен жук его имени Carabus Zubkovius), был женат на родственнице Пушкина, который в то время влюбился в сестру её (впоследствии Панину) и проводил беспрестанно время у Зубковых. У них написал он свои знаменитые стансы: «В надежде славы и добра», в Декабре 1826 года [569].

Следующее письмо должно относиться к 1827 году, когда Пушкин уехал в Петербург, где и вышла в свет третья глава Евгения Онегина [570].

Третье письмо писано вслед за кончиною матери Соболевского, которая во всю его жизнь была ему святынею. Избалованный юноша очутился только с теми деньгами, которые мать записала на его имя ещё при его рождении, и должен был прекратить широкую жизнь и барские затеи. Богатые поместья его матери достались законным наследникам Давыдовым и Апраксиным, а сыну любви пришлось подумать, как упрочить своё благосостояние [572], для чего он и занялся Самсониевскою бумагопрядильнею в Петербурге, предварительно побывав в чужих краях и выучившись фабричному производству и порядкам управления. Когда умирала старуха-мать, друзья Соболевского уговаривали его, чтоб он напомнил ей о своём обеспечении; но огорчённый Соболевский не решился побеспокоить умиравшую. Узнав об этом, А. С. Пушкин написал ему очень сочувственное, горячее письмо, но которого теперь в его бумагах не оказалось; в этом письме Пушкин говорил, что до тех пор только любил его, а теперь и уважает.