Пётр Бартенев - О Пушкине: Страницы жизни поэта. Воспоминания современников

«РА». 1880. № 2. С. 488.

Опубликованы 23 дневниковые записи 1833—1834 гг. Первая запись 30 ноября 1833 г., последняя — 5 декабря 1834 г. См.: ПСС.— Т. 12.— С. 315—333. Дневник Пушкина последних лет с подробным комментарием опубликован отдельно: Пушкин А. С . Дневник. 1833—1835 / Под ред., с примеч. Б. Л. Модзалевского и со вступ. ст. П. Е. Щёголева.— М.; Пг., 1923 и Пушкин А. С . Дневник (1833—1835) / Под ред. B. Ф. Саводника.— М.; Пг., 1923.

Вот выдержка из записанного нами (17 ноября 1864) рассказа Сергея Николаевича Гончарова: «Пушкин, влюбившись в Гончарову, просил Американца графа Толстого, старинного знакомого Гончаровых, чтоб он к ним съездил и попросил позволения привести Пушкина. На первых порах Пушкин был очень застенчив, тем более что вся семья обращала на него большое внимание. Наталья Николаевна была младшая дочь. Пушкину позволили ездить. Он беспрестанно бывал. А. П. Малиновская (супруга известного археолога) по его просьбе уговаривала в его пользу; но с Натальей Ивановной (матерью) у них бывали частые размолвки, потому что Пушкину случалось проговариваться о проявлениях благочестия и об императоре Александре Павловиче, а у Натальи Ивановны была особая молельня со множеством образов, и про покойного Государя она выражалась не иначе как с благоговением. Пушкину напрямик не отказали; но отозвались, что надо подождать и посмотреть, что дочь ещё слишком молода и пр. С. Н. Гончаров помнит хорошо приезд Пушкина с Кавказа. Было утро; мать ещё спала, а дети сидели в столовой за чаем. Вдруг стук на крыльце, и вслед за тем в самую столовую влетает из прихожей калоша. Это Пушкин, торопливо раздевавшийся. Войдя, он тотчас спрашивает про Наталью Николаевну. За нею пошли, но она не смела выйти, не спросившись матери, которую разбудили. Будущая тёща приняла Пушкина в постели».

«РА». 1881. № 2. С. 496—504.

Письмо к Н. И. Гончаровой от 5 апреля 1830 г. См.: ПСС.— Т. 14.— C. 75—76 (фр.); с. 404—405 (перевод).

Найдено в бумагах В. А. Жуковского и сообщено сыном его, Павлом Васильевичем. Письмо подлинное, своеручное. Из того, что оно нашлось в бумагах Жуковского, возникает сомнение, было ли оно послано по назначению. Разве сам Чаадаев отдал его впоследствии Жуковскому? Но поводов к тому трудно сыскать. Может быть, письмо это было черновое и осталось в пушкинских бумагах. Эти бумаги, как известно, разбирал Жуковский наспех (перед самым отъездом в большое путешествие по России с наследником-цесаревичем); вероятно, это письмо к Чаадаеву, по важности его содержания, он отложил особо и не успел приобщить его к пушкинским бумагам, впоследствии возвращённым его вдове. Остаётся ещё предположение. Письмо писано 19 октября 1836 г. На другой же день Пушкин мог узнать о начавшемся против Чаадаева деле и о строгости, с которою оно поведено. Может быть, Пушкину стало жаль своего старого друга и, не желая, так сказать, добивать его доводами ума, знаний и твёрдого убеждения, он не послал к нему своего опровержения. То, что на последней странице записана Пушкиным шотландская пословица, по-видимому к делу не относящаяся, отчасти подтверждает это предположение.

Вот ещё предание, за достоверность которого вполне не ручается сообщивший его нам младший современник Пушкина и Чаадаева, живший тогда в Москве и уже начинавший принимать деятельное участие в умственной русской жизни, Николай Николаевич Боборыкин. По его словам, в то время ходил слух, что государь Николай Павлович, встретив Пушкина, сказал ему: «А каков приятель-то твой Чаадаев? Что он наделал! Ведь просто с ума спятил!» Пушкин полушутя отвечал, что действительно Чаадаев зачитался иностранных книг и в голове у него что-то неладно. В Москве говорили, что этот разговор с Пушкиным подал государю мысль подвергнуть сочинителя «Философических писем» медицинскому осмотру и надзору.

Читатели сами оценят важное значение нижеследующей новой страницы великого писателя, которая надолго останется убедительною апологией древней Руси и основных начал нашей жизни от навета недоброхотов. П. Б.

«РА». 1884. № 3—4. С. 435—436.

Письмо от 19 октября 1836 г. Текст письма см.: ПСС.— Т. 16.— С. 171—173 (фр.); с. 292—293 (перевод).

Предположение Бартенева, что письмо не было отправлено из-за репрессий, обрушившихся на Чаадаева после опубликования его «Философического письма», и сохранено В. А. Жуковским, подтвердилось.

Трактовка письма как «апологии древней Руси и основных начал нашей жизни» объясняется известным мировоззрением Бартенева.

В феврале этого года <1820> убит Лувелем в Парижском театре наследник французского престола герцог Беррийский. Покойный Д. Н. Свербеев передавал нам, что Пушкин в театре, ходя по рядам кресел, показывал знакомым портрет Лувеля и позволял себе при этом возмутительные отзывы [581].

«РА». 1884. № 3. С. 194.

Письмо (черновое) написано в начале июля — сентября 1825 г. Текст см.: ПСС.— Т. 13.— С. 227—228 (фр.); с. 548—549 (перевод).

Письмо это писано в Одессе, летом 1824 года, вероятно к Александру Ивановичу Казначееву, человеку отменной доброты и благожелательства, находившемуся в близких отношениях к князю Воронцову (при котором он состоял ещё во Франции адъютантом), в то же время умевшему ценить высокую душу и Пушкина.— Кажется, что, после знаменитого донесения о саранче, Пушкин сначала получил увольнение только от службы, и уже потом пришла бумага из Петербурга об его ссылке на жительство в Псковскую губернию. Наказание поразило всех своею строгостью и для самого Пушкина было неожиданностью. Князя Воронцова в то время не было в Одессе (он объезжал свой край). Пушкин сделался сам не свой. Он пропадал целыми днями. Жившая в то время в Одессе добрая его знаковая спрашивает его: «Что вас не видно? Где вы были?» — «На кораблях: трое суток сряду пили и кутили». Тем не менее хоть и реже прежнего, он появлялся на даче Рено, у княгини Воронцовой. После известной его эпиграммы на её мужа (в которой потом сам он раскаивался), конечно, обращались с ним очень сухо. Перед каждым обедом, к которому собиралось по нескольку человек, княгиня-хозяйка обходила гостей и говорила каждому что-нибудь любезное. Однажды она прошла мимо Пушкина, не говоря ни слова, и тут же обратилась к кому-то с вопросом: что нынче дают в театре? Не успел спрошенный раскрыть рот для ответа, как подскочил Пушкин и, положа руку на сердце (что он делывал, особливо когда отпускал свои остроты), с улыбкою сказал: «La sposa fidele, comtesse» (Верная супруга, графиня). Та отвернулась и воскликнула: Quelle impertinence! (Какая наглость!).— Прошли года. Россия оплакала своего поэта. В год его кончины князь Воронцов приезжал в Петербург и посетил его вдову [583]. А княгиня Е. К. Воронцова († 1880) до конца своей долгой жизни сохраняла о Пушкине тёплое воспоминание и ежедневно читала его сочинения. Когда зрение совсем ей изменило, она приказывала читать их себе вслух и притом сподряд, так что когда кончались все томы, чтение возобновлялось с первого тома. Она сама была одарена тонким художественным чувством и не могла забыть очарований пушкинской беседы. С ним соединялись для неё воспоминания молодости.