Ирина Триус - Дорога длиною в жизнь

Что такое судьба? Отчего она так по-разному оборачивается к людям? И нет здесь ни заслуг, ни прегрешений. И нет объяснений. Я думаю, наука дойдет до открытия самых необъективных явлений, кроме судьбы, ибо она выше возможностей человеческого познания.

Чем человек лучше живет, тем больше вокруг него опасностей — у него столько есть что отнять! А когда человек нищ, что может угрожать богатствам, которых у него нет? К сожалению, это относится и к духовным ценностям. Чем более человек одинок, тем менее грозят ему утраты.

Беды объединяют людей. Скорее даже не беды, а борьба с ними. Люди сплачиваются в этой борьбе. Я хорошо познала это и в войну, и в болезни.

Больше всего мне не хватает терпения. Дело не в боли — ее как раз я умею терпеть. А вот в жизни… Может быть, потому, что я так мало завишу от самой себя? Что бы ни задумала — надо ждать, пока кто-то осуществит мою задумку. Люди не понимают этого, их мое нетерпение просто раздражает. Они не понимают, что все, что для них мелочь, для меня разрастается в проблему. И оттого что тем более обращаешься к ним, это раздражает лишь сильнее.

Как много надо, чтобы уметь молчать. Это — хитрое дело! Особенно если ты родился с открытой душой. Но жизнь — кого скорее, кого медленнее — учит. Может быть, когда-нибудь научит и меня?!

Люди чаще всего спешат. И редко им удается побыть наедине с собой. У меня же, как бы я ни была занята, всегда найдется время заглянуть в свою душу. Как нужно почаще наводить в ней порядок!

Я часто переживаю, что так разбросалась в деятельности и знаниях. Все это множество профессий я охотно заменила бы одной, но с настоящими, глубокими знаниями. Когда я делюсь этим с моим сыном, он отвечает: «Лишь бы не остаться дилетантом в жизни, а уж в этом тебя никто не обвинит».

Когда-то, уже больная, я поднималась на машине в горы. Это было непосильное чудо! Мой сын достиг большего — стал альпинистом. Какие же неземные тайны открылись ему! Он нередко подсовывает мне книги о горах, и я проделываю вместе с их героями удивительные восхождения. Но вот я прочла «Выше Эвереста». Тогда, значит, путь, проделанный мною в постели, даже выше Эвереста? Не возгордиться бы…

Жизнь человека имеет две формы: внешнюю и внутреннюю. Какая на какую влияет больше?

Я думаю, бывает по-разному. У людей слабых внешние обстоятельства определяют их жизнь. У сильных внутренний мир становится выше обстоятельств. И тогда человек как бы строит новую, более счастливую жизнь, ему одному понятную. И значит, от силы духа человека зависит его счастье.

Меня увозили из этой дивной красоты на «скорой». Захлопнулась дверца, и я сразу осталась наедине с болью и мыслями. Боль нужно было терпеть, мысли — приводить в порядок. Понимала — скорее всего операция. И так же хорошо понимала — опасная. Первый призыв молча: «Мамочка, помоги!» Это не придало сил, скорее расслабило. Значит, надо другое. Я сформулировала это другое очень просто: «Если конец, его надо принять достойно. Если очередное очень трудное испытание, его надо пройти мужественно». И дальше все было без мыслей.

Мы не можем, не хотим мириться с тем, что подсовывает нам судьба. Одни ропщут, другие теряются, третьи покоряются. Мы — борцы. И, наверное, даже если проигрываем, остаемся сильными, чтобы продолжать жить достойно. Всегда ли это получается? Может быть, и нет. Но даже минуты слабости не меняют дела. Мы не опускаемся и трудимся не покладая рук. Труд же всегда сила.

Большинство людей, благополучных или неблагополучных, живет своим узким мирком. И чужое несчастье (а зачастую не такое уж чужое) остается чужим несчастьем. Но вот пришла беда, человек остался одиноким, и тогда он недоумевает, как это люди рядом не находят места в своей жизни для него. Человеку кажется, что это просто — протянуть ему руку помощи и вытащить его из этого страшного одиночества. Он забыл, что никогда никому не протягивал руку помощи сам.

Как же немного людей щедрых, умеющих откликнуться на любую беду ближнего! Не просто посочувствовать, а принять часть чужого горя на себя. Помочь действенно, жертвуя собой. Кому из обездоленных выпадает счастье встретить таких…

Сколько раз — конец, больше невмоготу. И каждый раз побеждает жизнь. Какая же она, эта жизнь, коль скоро за нее бьются насмерть? Радостная и горькая, добрая и злая, справедливая и жестокая — самая разная. Но как любить ее такую, всякую, всякую? Видимо, фокус в том, чтобы все плохое считать преходящим, а хорошее… хорошее всегда с нами, для нас, в нас. Любить жизнь во всех ее проявлениях — непростая штука. Но иначе не стоит ни бороться, ни искать, ни жить. Жизнь — это то, ради чего стоит идти на смерть.

На шкафу стоит китайская ваза с самыми фантастическими цветами и птицами. Это семейная реликвия. Я умудрилась ее разбить — сын склеил. И стоит она перед моими глазами, молча рассказывая о сказочных странах, что снятся мне по ночам и грезятся наяву, если я не очень занята. Человек должен летать хотя бы в мечтах. Порой это трудно, ибо быт, и боль, и заботы заземляют нас. Но не стоит этому поддаваться, а иначе для чего жить?!

Иногда мне кажется, что с тех пор, как я потеряла своих близких, я проживаю какую-то иную, не мою жизнь. Порой даже не проживаю, а существую, дышу, пью, ем, работаю. Или происходит что-то другое — это просто не я. Меня нет, а живет моей жизнью другой человек. А может быть, это я стала другой? Я говорю себе: но ведь меня так много связывает с прошлым. Люди, которые жили при них и живут сейчас. Моя квартира (как мало она похожа на прошлую!). Вещи. Работа. Значит, это продолжение той, прошлой жизни. Но как может продолжаться жизнь без тех, кого я так любила? Над моей кроватью их портреты. Но я и не сомневаюсь, что они были. Тогда и я была. А сейчас это уже не я. Не могла бы я жить такой жизнью. Все это похоже на мистику. Живу — не живу. Той же жизнью — другой. Нет, конечно, другой.

Ночь. За окном гроза. Может, оттого и не спится? Но надо заснуть, иначе завтра будет плохо. А я не хочу, чтобы снова было плохо. Ведь плохо — это в отместку за то, что их нет, а я живу. Все — мистика. Потому что ночь… И потому что не спится…

Голицыно. Тихое пристанище для отдохновения моей души. Вышагиваю на костылях свои минуты по садику. Не знаю, куда смотреть, — ищу глазами полевые цветочки. Клевер. В детстве мы называли его кашкой. Выдергивали длинненькие лепестки и ели — сладкие. А эти, на длинных стеблях, похожие на цветную капусту, забыла как называются. В детстве так и называли — капустой: «варили», «кормили» кукол. Когда это было? Да и было ли?

А какие здесь встречаются люди! Геннадий Донец, сибиряк. После фронтовой контузии долго мучился. Словно молния пронизывала голову. Не мог спать. Но пошел не в больницу, а в тайгу, к эвенкам. Он любил этот народ — трудолюбивый, тихий, отзывчивый. Так стал таежником. Лес был и домом, и кормильцем. А потом, вернувшись из тайги здоровым, залпом написал первый роман. Сразу роман! В Москве напечатали!