Михаил Никольский - Кровью своего сердца

Вскоре семья переехала в деревню Бариков Любаньского района, где была создана МТС — машинно-тракторная станция для обслуживания техники части колхозов района. Отца взяли бухгалтером МТС. Мы жили в двухкомнатной квартире в одноэтажном кирпичном доме на возвышенности среди болот, которую местные жители называли «Цахмином». Правда, прожили мы здесь всего один год, но и он запомнился мне своими событиями.

Во-первых, памятна мне учеба в шестом классе. Ходить надо было километров за пятнадцать в деревню Коммуна, где находилась неполная средняя школа. В этой деревне красноармейцами Чонгарской дивизии был создан колхоз имени Белорусского Военного Округа, прославленный знаменитым белорусским поэтом Янкой Купалой в поэме «Над рекой Орессой» 36. Отец поехал туда и договорился со своим знакомым ветврачом по фамилии Величко, чтобы я жил у них на квартире. В субботу после уроков я шел домой в свою деревню, а в воскресенье с котомкой продуктов за плечами возвращался на квартиру Величко, чтобы в понедельник быть на уроках.

Первый раз отец завез меня туда на подводе, доставив постель с подушкой и продукты на первую неделю. Вместе со мной ходили в школу и жили на квартирах Аркадий Вечер (погиб как партизан в декабре 1941 года около деревни Нежин от рук полицаев, которые устроили засаду), Юлик Дытман и другие ребята, фамилии которых я уже, к сожалению, не помню. Ходили мы вместе через деревню Нежин, где к нам присоединялись Михаил Заблоцкий и Ева, кажется, ее фамилия была Сулим, после войны они поженились и жили в деревне Коммуна, где Михаил был главным бухгалтером колхоза (в последние годы они продали свой дом и уехали в Кисловодск). Иногда нам везло: за деревней Нежин километрах в двух начиналась узкоколейка, где останавливался небольшой паровозик-кукушка 37с вагончиками, на которые грузили тюки сена, доставленные на «полуторках» и «трехтонках» «ЗиС-5» 38 из совхоза «Жалы». Машинистом паровозика был некто по фамилии Цыбулько. Если на узкоколейке стояли вагоны на погрузке, мы спешили к Цибулько и упрашивали его подвезти нас. Он никогда не отказывал и брал нас с собой, а у деревни он притормаживал и мы спрыгивали на землю. Эта узкоколейка, как я узнал позже, была подарена немецкой делегацией рабочих еще, кажется, в 1929 году. Кроме того, они подарили колхозу одну или две грузовые машины. Кстати, один сын Цыбулько учился в шестом классе вместе со мной, семья их жила в Коммуне, и я часто бывал у них дома после уроков. Позже отец всегда подвозил нас до места, где начиналась узкоколейка, а Цибулько подсказывал примерно время, когда вновь приедет за сеном. Иногда нам удавалось, возвращаясь из школы в субботу, успевать к отходу грузовиков в совхоз «Жалы» после выгрузки сена. В Барикове мы слезали с машин и благодарили шоферов, которые просто так нас подвозили. Трехкилометровый участок дороги Нежин — Бариков был песчаный, с глубокими колеями от колес машин, и пешие переходы по нему очень утомляли. Идешь-идешь, а ноги тянут назад по песку.

Еще запомнились в Барикове полеты планеров 39. Их привезли в разобранном виде, собирали на месте, как раз около наших двух домов на Цахмине. В кабину одного из собранных самолетов залез молодой планерист. Сзади хвост был прикреплен к своеобразному крюку, торчавшему из земли. Спереди снизу планер цеплялся за середину резинового каната, длиной почти в пятьсот метров. Планер находился на возвышенности, рядом с нашими домами, за оба конца каната брались больше десятка мужчин и опускались в низину, натягивая его. Когда руководитель полетов убеждался, что канаты натянуты достаточно сильно, он подавал сигнал, планерист нажимал на рычаг, освобождавший кольцо резинового каната из крючка, и планер плавно парил, поднимаясь все выше и выше над окрестностью. Некоторым планеристам удавалось полетать несколько минут и довольно удачно спуститься на землю. Тогда планер вновь поднимали наверх, закрепляли хвост, очередной планерист залезал в кабину, опять до предела натягивался резиновый канат, руководитель давал старт и планер взмывал ввысь. Однажды планерист не сумел справиться с управлением, и планер, только поднявшись в воздух, рухнул на землю, и, конечно же, развалился. Планерист не покалечился, но ударился сильно. Говорили, что он растерялся, когда поднялся слишком высоко, не знал, что делать в этой ситуации. Но сколько было радости и восхищения, когда полет удавался. Такое не забывается!

Оканчивалось первое полугодие. По всем предметам у меня стояли оценки «отлично». Я привык к новым людям, преподавателям (помню наших учителей Демидовича и Старовойтова) и ученикам, появились друзья из школы и из колхоза. Осенью нас часто после уроков приглашали на работу в колхоз — убирать морковь, или в соседний совхоз имени 10-летия БССР (иногда его называли совхоз Сосны) на уборку конопли, она занимала на торфяниках значительную площадь, росла высокой, стебли толщиной до пяти-шести сантиметров. Работникам совхоза было выгодно сеять коноплю, так как в совхозе был свой завод по переработке, а рядом находилась станция железной дороги Сосны-Старушки-Житковичи. Работая там, мы со многими познакомились и подружились. Я был доволен школой, квартирой, учителями, друзьями. Казалось бы все хорошо. Но жизнь диктует свои условия.

Прихожу я как-то в выходной день домой на Цахмин, до окончания полугодия оставалось несколько дней. Квартира на замке, а соседка подает мне записку. Разворачиваю, узнаю почерк отца. Он писал: «Мишка! Меня пригласили на работу в совхоз „Жалы“, дали квартиру. Это по прямой дороге километрах в семи от Барикова. Приходи, найдешь нас». Темной декабрьской ночью пришел я к родителям. Дом узнал по светящимся окнам — нигде света нет, а в нашем горит. Я так и подумал, что меня ждут. Естественно, мама в слезы от радости, что нашелся сынок. А на другой день отец взял лошадь в совхозе, и мы на санях поехали в Коммуну, чтобы забрать документы из школы, а на квартире — постель и другие вещи, рассчитаться с хозяевами и поблагодарить их. Учителя упрашивали меня остаться до конца года, но отец был против, сказал, что есть школа ближе, и что мне будет удобнее учиться, живя дома, а не на квартире. Учителя согласились, и мы уехали домой.

До начала каникул я успел еще пойти в новую семилетнюю школу в деревне Загалье. Мы сдали документы директору, и он зачислил меня со второго полугодия в шестой класс. Директором был, как сейчас помню, высокий и солидный человек — Степан Яковлевич Радько 40, историк. Он сразу написал на заявлении резолюцию «Зачислить», отметив с удовлетворением, что в табеле успеваемости стояли почти все оценки «выдатна» — «отлично» на белорусском языке.

От поселка Жалы до деревни Загалье в то время, когда дорога петляла по болоту через греблю 41, вокруг озера, среди кустарников и сосенок по песчаным более высоким местам, расстояние было более пяти километров. Ходить приходилось каждый день в любую погоду. Когда зимой болота замерзали, разливы воды от осенних дождей на болотах и озере покрывались льдом, мы умудрялись ездить в школу на коньках, прикрепляемых к ботинкам на винтах, а чтобы прочнее было, коньки укрепляли ременными полосками сверху и снизу ботинок. Если было много снега, использовались лыжи — тоже было удобно.