Владимир Жуков - Страда и праздник

Он взялся за ручку двери и тотчас отпустил, будто она обожгла. Грузно повернулся.

— Вадим Николаевич! Простите, что снова отвлекаю. Но я… я согласен.

Подбельский стремительно вскинул голову.

— Отлично, Петр Николаевич. Надеюсь, мы сработаемся не как раньше!

Редактор «Почтово-телеграфного журнала» Мончинский вошел несколько боком, оглядываясь, и уже у стола, склоняя высокую тощую фигуру, спросил:

— Неужто сам Миллер пожаловал?

— А что? — Подбельский глядел весело. — Я его врагом никогда не считал. Обыкновенный российский либерал. Такие залезут на баррикаду, смотрят сверху и никак не могут решить, с какой стороны им удобнее находиться. Если, конечно, слезть.

— Однако крови он вам попортил!

— Если бы только мне… Ну, да ладно. Дело он знает превосходно, вызвался в комиссариате служить. Рассчитывал, правда, по-старому, на товарища министра, но уж чем богаты…

Мончинский согласно кивнул. Сосредоточенно вынимал из портфеля бумаги, раскладывал по столу. «Почтово-телеграфный журнал», который он редактировал, издавна, еще с царских времен, разделялся на две части — официальную и неофициальную. Первую составляли приказы и циркуляры по ведомству, неофициальная часть была призвана служить трибуной для обмена мнениями. Здесь печатались статьи о служебном опыте, экскурсы в историю почты, заграничные обзоры. Мончинский все ждал, когда в журнале объявится что-нибудь написанное известным сотрудником «Русского слова», то бишь наркомом почт и телеграфов. И теперь, разложив на столе оригиналы счетверенного за отсутствием бумаги майско-августовского номера, не преминул сказать:

— Не хватает только вашей статьи.

— А доклад наркома съезду Советов? И вот я вижу у вас протоколы первого пролетарского почтового съезда. Здесь тоже есть мое выступление. Лучше скажите, есть ли статья о новом в телефонии, я просил…

— Вот она, здесь.

— А о мятеже левых эсеров? Об этом мерзавце Лихобабине?

— Две статьи. Вот в этой — как действовал ЦИК Потельсоюза; говорится об осуждении предательских действий Лихобабина и исключении его из состава ЦИК. И все-таки, Вадим Николаевич…

Подбельский с виду равнодушно грохнул ящиком стола, достал пачку исписанных листков.

— От вас не отделаешься!

Оглаживая пальцами усы, глядел, как впился взглядом Мончинский в листки, пытался по выражению лица редактора понять, хорошо ли получилось. Он назвал написанное «На местах», в общем-то это заметки о поездках в провинцию — в Ярославль и Нижний Новгород, в Тамбов и Тверь. Захотелось собрать воедино мысли, возникшие от поездок, а когда сел за стол — дома, вспомнился старик крестьянин с лубяной котомкой в Нижегородской конторе, и пошли вроде как воспоминания или очерк — с диалогами, с откровенным описанием собственных чувств. Но закончил вполне по-деловому: о необходимости развивать не формальное — творческое отношение к делу.

— Прекрасно! — Мончинский в своем редакторском удовлетворении даже привстал.

— Годится? — спросил Подбельский. Ему хотелось сказать, что на днях пришла мысль еще кое-что вспомнить из недавно пережитого, из самого главного, что ли, времени — октября семнадцатого года, как стал комиссаром почт и телеграфов Москвы. Только что сидевший тут Миллер еще более укрепил это намерение. Хорошо и его вставить в воспоминания, и того солдата, что пришел под злым дождем в Московский Совет за подмогой, а потом снова встретился на телеграфе, в июле. Цыганов, кажется, фамилия? Да, Цыганов.

Мончинский, однако, хвалить начальство больше не собирался. Спрятал рукопись в портфель и, порывшись там еще, извлек папку с пометками красным карандашом по верху.

— А это, Вадим Николаевич, готовлю впрок. Следующий-то номер какой? Ноябрьский, первая годовщина Советской власти!.. Вы что улыбаетесь?

— Как странно совпало: я сейчас подумал, что надо бы написать о той ночи, когда стал из журналиста и партийного работника почтовым служащим. Назвать можно «Страничка прошлого»…

Мончинский радостно схватил карандаш.

— Записываю! Обещали!

— Ну, как еще будет со временем.

— Нет, нет, условились. А я вас вознагражу, Вадим Николаевич, от лица вверенного мне журнала. — Мончинский развязал тесемки, основательно разгрузил папку и потряс ею, сильно потощавшей, в воздухе. — Вот, такого вы еще не видели! Сюрприз!

Подбельский с любопытством откинул картонную крышку. На первом листе было написано: «Дело отделения по охранению общественной безопасности и порядка в Москве при управлении московского градоначальника о потомственном почетном гражданине Вадиме Папиеве Подбельском. По описи № 1089–1915 г.».

— Я узнал, что идет разборка архивов охранки, — пояснил Мончинский, — и вот достал выписки.

— А зачем? И почему обо мне? — спросил Подбельский волнуясь.

— Как зачем? Я же сказал: целая рубрика будет о деятелях переворота. Ведь это же важно — показать по документам революционное прошлое руководителей ведомства, их заслуги в борьбе с царизмом. Ну, и не только о вас напечатаем, Вадим Николаевич. Еще и о Залежском, об Авилове…

Подбельский заглянул в следующий лист с переписанным в углу штампом: «Особый отдел Московского охранного отделения, 17 августа 1915 года». Дальше — расшифрованный, судя по особой пометке, текст телеграммы из Тамбова: «Поездом номер первый Москву выехал социал-демократ Вадим Подбельский. Прошу наблюдении. Начальник жандармского управления Волков». Внизу приписана резолюция господина начальника отделения: «Р. Ганько — к разработке. М. Подгаевскому — установить наблюдение».

Он быстро захлопнул папку.

— Спасибо, Фотий Захарьевич. Оставьте, я посмотрю.

До конца дня толком не мог работать: папка все время напоминала о себе. Нет, он, конечно, всегда знал, что за ним следят, перехватывают письма, и он хоронился, как мог, но теперь эта потаенная от него жизнь всплыла наружу, словно крысиное гнездо, развороченное половодьем, и вместо сохраненного памятью чувства опасности, с которым он жил годами, сейчас возникали почти зримыми физиономии людей в жандармских мундирах, в филерских котелках и папахах.

Папку он взял домой. Выходя из машины и все еще думая о ней, вдруг понял, что уже успокоился, отогнал прошлое. Стало даже как-то отважно весело, будто при оглядке на бревно над пропастью, по которому прошел, не сорвался. А вот Анне Андреевне еще предстояло пережить волнение, которое пережил он, и собственную тревогу за мужа, хотя тот стоял рядом.

— «Прошу розыска и наблюдения, — читала она вслух, — появлением Москве потомственного почетного гражданина Вадима Папиева Николаева Подбельского. Отрицательно не отвечать. За начальника ротмистр Знаменский». Боже, это когда?