Фёдор Сопрунов - Своим путем

Может ли быть бо́льшая вина для мужчины, чем не быть мужчиной в эти минуты?

С Францем Францевичем я простился холодно. Он отнял у меня Тильду.

— Как думаете жить дальше? — спросил он.

Я пожал плечами. Между нами мелькнула враждебность.

— Ничего, забудете. Станете врачом, женитесь. У вас будет обеспеченная, спокойная жизнь. А это, — он кивнул на значок на отвороте моего пиджака и слегка усмехнулся, — это тоже забудется…

Таким холодным я его еще не знал. Прощаясь, Августа Карловна почти не обратила на меня внимания.

Мы прошли с Тильдой в конец перрона. Мы ощущали взгляд Франца Францевича и чуть отодвинулись друг от друга.

— En voiture, en voiture. — Занимайте места, — неслось вдоль поезда.

— Напиши, чтоб я знал, кто ты и как тебя найти.

Тильда не ответила.

— Постой, надо присесть на дорогу.

Скамеек нет. Тяну Тильду к краю перрона, мы сели прямо на перрон, свесив ноги к рельсам, убегавшим вдаль.

Скорее в вагон.

На подножке вагона Тильда обернулась, вскинула голову. Она смотрела вдаль широко открытыми глазами и уже была где-то там, далеко, за пределами моего мира.

Через неделю я получил посылку с кожаным бумажником. Я догадался, что это от Августы Карловны: ироническое напутствие в спокойную, обеспеченную жизнь. В сердцах я бросил бумажник в Сену.

Прошли недели, месяцы. От Тильды ни телеграммы, ни открытки, ни письма.

Я понял, что их никогда не будет.

Нить Ариадны к Тильде — Наташе оборвалась в самом начале.

Не обедаю я больше со студентами-медиками. Их беспечность раздражает меня.

Порвал я и с кружком «рыцарей точных наук». Не тянет сидеть за столиком кафе и слушать умные рассуждения самовлюбленных кандидатов в Эйнштейны и Пастеры.

Душно мне. И дома душно. И в Пуаньи душно.

Холодной тоской тянет от леса, точно сквозняком из погреба. Каким наивным дурачком я был, когда бродил по дорожкам, о чем-то мечтал! Обманул лес.

— Обманула и она. Так и не написала ни слова.

По вечерам я часто сижу за крайним столиком кафе «Капуляд» и смотрю на толпу. Один с Латинским кварталом. Только он понимает меня и сочувствует, шумит тысячью голосов.

К столику подсаживается Анри.

— Что, бросила тебя? Не написала?

Я покачал головой. Анри спросил:

— Где она теперь? В Америке? Ну и шут с ней. Будь мужчиной.

Я отвернулся, Анри сочувственно тронул меня за плечо.

— Пойми, старик, мы любим не женщину, а свою мечту. Женщина — предлог. Ну, случайное воплощение мечты. Случайное, понимаешь? Не та, так эта. Конечно, ты скажешь — единственная… Сам разукрасил, нарядил в свою мечту, вот и стала единственной…

Анри сунул руки в карманы брюк, вытянул ноги.

Мимо террасы по бульвару проходит колонна бастующих рабочих. В толпе зевак на тротуаре одни одобрительно машут, другие враждебно посмеиваются.

Вытянув вперед свой гасконский нос, Анри вслушивается в голоса и всматривается в лица.

— Бараны! — говорит рядом с нами приличный господин. — Не люди, а стадо баранов!

Анри поворачивается к нему:

— Мсье, если вы — человек, а они — бараны, то сочту для себя честью быть бараном.

Анри берет меня под руку.

— Пошли, здесь затхлый воздух.

Мы покинули террасу кафе и зашагали с колонной.

— Анри, я им завидую.

— Возьми у меня изложение «Капитала», — предлагает Анри. — Полезно, но сложновато. И «последней новинкой» не назовешь.

События нарастают. Война в Испании принимает все более жесткий характер, речи фюрера и дуче дышат безумием, над Чехословакией нависла угроза вторжения, во Франции разгорается социальный конфликт: рабочие решительно отказались отступить перед угрозами правительства Даладье, а крайне правые бросили открытый вызов народу — «кагуляры» перешли к террору.

Латинский квартал. Здесь сложно. Студенчество раскололось. Одни пытаются ничего не принимать всерьез… Спешат, пока не поздно, взять у жизни все, что можно. Другие, и их все больше, встревожены и ищут смысл происходящих событий. Они приступили к мучительной переоценке привычных ценностей. Все это ощупью, наугад.

Нас человек десять за длинным столом. Рядом со мной Анри. Он сунул руки в карманы брюк и откинулся на спинку стула со скучающим выражением лица. Наши новые знакомые ему не по душе. Мне тоже. Все это «bizuths» — «малыши», на два-три курса моложе нас. Они из малообеспеченных семей. Жак, который ведет собрание, просто дурно одет, серо и безвкусно. Времена меняются. Раньше таких студентов на медфаке не было.

Жак нервно отбрасывает всей пятерней свои тусклые волосы и заявляет:

— Мы собрались, чтобы решить, как очистить медфак от фашистов.

Мы переглянулись с Анри.

Но парень не шутит. Он подходит к этому по-деловому, точно собирается вымести навоз из конюшни.

Так родился кружок имени Клода Бернара. Вернее, возродился, потому что когда-то уже был такой «левый» кружок на медфаке.

Решили в качестве приманки организовать репетиции по качественному анализу для «приготовишек» и вести среди них политическую агитацию.

Конец рабочего дня в нашем кружке.

Проводив «мартышек» — первокурсников рядом нелестных замечаний об их умственных способностях, Анри присел на подоконник и посвистывает. Жак гасит горелки и наводит порядок на химических столах. Марсель — хозрук нашего кружка — снял пиджак, достал свои книги, устроился У окна и бормочет:

— Двести семьдесят пять франков и тридцать сантимов плюс шестьдесят три сорок, плюс остаток триста двадцать семь… вычитаем за электричество, бумагу, разбитое стекло…

Марсель — блестящий организатор. Он добился даже дотации от фармацевтических фирм и получил от них часть стекла и реактивов.

— Тод! — кричит Марсель. — Мы азотнокислое серебро покупали или ты его свистнул на кафедре?

— Купили.

— Да что, мы Рокфеллеры, что ли? Этак никогда не купим кресла и шкафы в коридор.

Мечта Марселя — придать убогому помещению кружка респектабельный вид солидной фирмы.

— Как с брошюрами? — спрашивает Жак. — Остались?

Политические брошюры лежат стопочкой рядом с химическими справочниками. Слушая наши объяснения по химии, заправленные политическими остротами, «мартышки» порою листают брошюры и суют их в карман.

Анри спрыгивает с подоконника.

— Лавочники вы, а не революционеры! — говорит он резко. — К черту ваш кружок! Надо не брошюрки раздавать, а действовать!

— Стекла бить в помещении Союза?

— Хотя бы! Чтоб обратили на нас внимание!

— Укуси Рамона на лекции, — предлагает Марсель. — Тогда обратят.

— Даладье угрожает. Фашисты налегают. А вы балансы выводите!

Поддерживаю Анри. После первого периода увлечения мне тоже душно в кружке.