Коллектив авторов - Седые дети войны: Воспоминания бывших узников фашистских концлагерей

Железная дорога подведена под лагерь. Поезда с людьми приезжали день и ночь. Мой барак был крайний, мы присядем и смотрим, как людей ведут в крематорий, евреев со всех стран. Ночью идем группой в туалет. Он был за полкилометра от барака. Видим, из труб идет пламя, поднимается метров на 20. Воняет жженным волосом, кости, а утром на землю садится вонючий осадок. И так каждый день, без выходных. А днем из крематория возят целый день одежду машинами. За нашей проволокой внутри лагеря женщины перебирали ее.

Утром идем на построение. Видим, много людей висят на электрической проволоке. Было жутко смотреть. Если идем на работу и в это время приходит поезд, нас охраняют, чтобы мы не сказали, что их в крематорий ведут. Выгружали барахло, мебель, коляски с маленькими детьми. Посты идут рядом и собирают в канавах золотые кольца, часы, браслеты.

Как-то выгнали нас рыть канавы, а недалеко рыли канавы наши солдаты пленные. Говорят: «Мы сегодня последний день живем, нас сожгут, берут других на месяц». Моя подружка Оля заболела и я ее больше не видела. Весной нас отобрали 50 человек русских, украинцев, белоруссов, так как мы работали, и перевели в другой лагерь. Это лагерь Буды. Он маленький. С двух сторон лес. Один барак, кухня, сарай, колодец, туалет. Комендантом была у нас женщина. Хорошо говорила по-русски. Говорила, что она из Сибири, но уж очень злая. Домик ее был недалеко от лагеря. На одной стороне были русские, белорусы, украинцы, евреи, а на другой — поляки. Поляки сидели за то, что не подписались фолькс-дойч. Им разрешалось писать письма и получать посылки из дому. Еще с нами были немки-проститутки. У них на груди также был номер с черным винкелем. На руке номера не было. Они сидели срок за то, что не шли работать в заведение, а продавались на улице и не платили налоги. Еще за то, что сожительствовали с другой нацией. У них была привилегия над нами. Им выдали красные повязки на руку, свисток и плетку. Они были надзирателями внутри лагеря.

У нас было много работы. Деревья выращивали, овощи сажали, картошку копали. Но самая тяжелая была работа — возили землю в вагонетках по рельсам, делали насыпи, облагораживали дерном, отделяли деревни от паводка. А посылали на эту работу русских, украинцев. Евреев тоже посылали, но они не могли работать и их забивали плетками.

У нас были девчонки из Курска, Орла. Они были дружные, дружили с поляками гражданскими, которые налаживали вагонетки. Мы всегда, когда идем лесом, а охрана — югославы, поем песни. «Утро красит нежным цветом», — даже немки подпевали, где припев про Москву. А в праздники, на 1 мая, на 7 ноября, мы вечером залезали на койку наверх и тихонечко, вроде собрания, каждый высказывался. Обязательно одну посылали на вахту. Немки в бараке с нами не жили. У них отдельно были штубы.

Когда мы возили вагонетки, внизу жгли костры, пекли картошку, правда, не всегда, а только когда нас охраняли югославы. Носили картошку по очереди. И вот подошла моя очередь. Украли мы с девчонкой картошки, но меня обыскали и комендант меня побила. Специально возле ворот лежал ворох прутьев. Она била по голове, сзади, а концы прутьев доставали глаза. У меня глаза были налиты кровью, я думала ослепну, но пронесло. Я каждый вечер молилась и просила Божью Матерь дать мне силы выжить. А поляки каждый вечер хором молились.

Попадали мы и на картошку несколько раз. Делали в железке дырки и терли картошку, выдавливали воду, а жмыху несли в лагерь, если получали горячую похлебку — крошили туда тертую картошку и получался густой суп, а если не заваривался, ложились спать голодными. Раз в год водили нас мыться в крематорий и одежду меняли. Сначала меняли в матрацах солому, а потом шли в крематорий. Видели и печи, и транспортер, который трупы подает. Мы видели и те, которые они еще строили. Заводят нас в одно помещение. Кранов нет, а просто с потолка льется вода, холодная. Так 40—45 минут стоим, спрятаться негде, нас битком набито. После этого душа идем в другое помещение, а там уже горячая вода, как огонь. Под стеночку прижимались. Я падала на пол, чтобы схватить хоть каплю воздуха похолоднее. После мытья очень многие оставались лежать на полу. Немцы говорили, что им нужны здоровые, чтобы работали. Нас стригли, брили кругом и дезинфицировали. Потом давали чистую одежду. У нас на кухне работали две польки, они нас по выходным брали на кухню чистить картошку. Кормили нас и другим передавали. У нас, девчонок, ничего не было по-женски, так как нам в пищу сыпали порошки.

Вскоре после этой бани я заболела. С ног до головы высыпали чирии. Я боялась идти в медпункт, а то отправят в крематорий. Мне девушки помогали и никто меня не выдал. Я смазывала чирии солидолом, которым смазывали вагонетки. Утром еще ничего, а вечером, когда возвращались с работы, у меня опухали ноги. Меня вели девчонки под руки. Это было ужасно. Но я выкарабкалась.

Оставалось очень мало времени до Нового года. У нас в лагере ЧП. Шесть человек сбежало. Они спали рядом со мной. Мы видели, как они собирались. Звали и меня с собой. Они готовились. Шили из одеяла юбки и пиджаки, а у меня ничего этого не было. Они ушли ночью, а утром мы пошли посмотреть, как они ушли. На вторую проволоку были накинуты одеяла, а первая была разрезана. Посты пьяные в будках спали. Проволока вокруг лагеря была двойная, но не электрическая. Утром — построение. Боже, что там было! Комендант считала 10 раз. Все матрацы перевернули в бараке. Она вызвала несколько машин с солдатами и собаками. Сразу немцы побежали к лесу, но на счастье выпал снег и их следы засыпал.

На работу нас не погнали. Мы стояли целый день во дворе до ночи без еды, евреев и поляков отпустили. На следующий день был выходной. Тем, кто рядом спал с беглецами, по 25 плеток, а мне с девчонкой сутки стоять на коленях и в руках вверх держать лопату. Днем мы стояли с передышкой, так как нас девчонки загораживали от поста, который ходил за проволокой. А ночью было темновато, фонари горели на двух столбах, где были охранные будки, и мы часто отдыхали.

В Польше очень плохая погода, особенно зимой. Мокрый снег. Вечером морозец. Вся одежда стоит колом. Кладем ее под себя на ночь, но она только распарится и опять утром замерзает.

Перед самым Новым годом нас переводят в другие бараки, дают чистые постели. Мы поняли, что-то происходит. Югославы сказали нам, что близко фронт. Разрешили нам поставить елку. Можно гражданские одежды носить. Волосы отращивать. На елку игрушки сами вырезали из брюквы. Я вырезала самолет. Написала красным карандашом СССР и тут зашла комендант посмотреть на елку и по-немецки сказала «Руссише швайне» — русская свинья, а по-русски спросила, кто это сделал, я призналась. «Имеешь счастье, что мне некогда тобой заниматься... Через несколько дней мы эвакуируемся все».