Андрей Стученко - Завидная наша судьба

Собрались комсомольцы в клубе, как всегда, «при полной боевой» — при шашке и винтовке с боевыми патронами. Открыв собрание, секретарь ячейки РКСМ зачитал список рекомендованных в комсомол, после чего предложил высказаться по кандидатурам. Послышались выкрики: «Даешь! Ставь на голосование!» Кое-как уняв шум, секретарь взмолился:

— Товарищи, так же нельзя, надо высказать свое отношение к каждому и дать характеристику, общую и боевую, а потом можно и проголосовать списком.

Я стоял в списке не по алфавиту, а третьим и благополучно прошел, но, когда дошла очередь до курсанта Ляпницкого, комиссар Бабич предложил отвести его кандидатуру и рассказал собравшимся о злополучной истории с буржуйкой. А порядок у нас был строгий: курсанты обязаны были образцово вести себя всюду.

...Распорядок жизни на курсах был такой, чтобы мы могли в любую минуту сесть на коня и вступить в бой. Правда, не все было продумано. Например, вопреки здравому смыслу и правилам Устава внутренней службы, седла хранились в цейхгаузе, который находился в трехстах метрах от конюшни, в казарме. Поэтому по сигналу боевой тревоги нам приходилось, надев шашку, патронташ, забросив винтовку за спину и выхватив из пирамиды пику, бежать в цейхгауз, брать тяжелые седла и тащить их на себе до конюшни. Истощенные постоянным недоеданием, мы после такой пробежки еле дышали. Забросить седло на спину лошади уже не хватало сил. Делали это вдвоем. Но на боевые задания все мы ходили охотно. Во-первых, каждый мечтал бить контру, а во-вторых, те, кто находились на боевых заданиях, лучше кормились, за счет местных жителей, да и лошадям перепадало кое-что сверх нормы.

Учились с увлечением. Овладевали конным делом, рубили лозу, кололи пикой чучела, джигитовали и зубрили Полевой устав 1916 года в советском издании — своего, нового мы тогда еще не имели. Кавалерийская наука давалась нелегко. Часто происходили несчастные случаи. На полном скаку после укола пикой лежащего на земле чучела курсант делает вертикальный и полугоризонтальный полукруги пикой, чтобы снова взять ее в положение «к бою», но одно неточное движение — и конец пики попадает между ногами лошади. Пика — пополам, лошадь падает через голову, а всадник со всего маху натыкается на обломок пики, воткнувшейся в землю.

Бывало и так, что, прыгая через гроб (так называлось препятствие в виде толстой кирпичной стенки), лошадь задевала его передними ногами, переворачивалась в воздухе и всей тяжестью обрушивалась на всадника. При этом у всадника чаще всего случался перелом ключиц. Но такая травма считалась легкой.

В конце осени пронесся слух, что к нам едет инспектор кавалерии Рабоче-Крестьянской Красной Армии Сметанников. Начали готовиться к смотру. Учения в конном строю шли с утра до вечера. Мы чистили коней, снаряжение, оружие. Некоторые командиры, служившие раньше офицерами в коннице царской армии, уже тогда знали генерала Сметанникова как очень строгого и требовательного начальника.

— Ну, держись, — предупреждали они, — спуску от него не жди. Старый воробей, насквозь все видит...

Мы порядком вымотались.

И наконец...

— Едет, едет! — разнеслось по эскадронам.

Все замерло. В открытые настежь ворота въехал экипаж, в котором рядом с Е. С. Шейдеманом сидел седовласый человек с короткими посеребренными усами на холеном интеллигентном лице. На госте длинная кавалерийская голубоватая шинель с воротником и обшлагами темно-серого цвета. Это Сметанников. Он оказался совсем не таким, как нам его расписывали. Несмотря на свой генеральский важный вид, разговаривал с нами дружески и просто.

После беседы с курсантами Сметанников вдруг сказал Шейдеману:

— Прикажите, голубчик, узнать фамилию часового у ворот.

Через несколько минут дежурный по курсам комвзвода Д. Вольфенгаген смущенно доложил:

— Часовым у ворот был курсант Апохин. Но он исчез!.. Обыскали двор, конюшни, казармы... Как в воду канул...

— Я так и знал, — улыбнулся Сметанников. — Ведь он у меня был коноводом и в начале прошлого года удрал в банду Махно, прихватив мой экипаж и двух верховых лошадей.

Все почувствовали себя крайне неловко. Комиссар промолвил:

— Да, лучше нам надо изучать людей.

Приезд Сметанникова доставил много хлопот, но и принес пользу. Улучшилась дисциплина. Опытный конник заметил отдельные изъяны в нашем обучении и указал, как исправить их.

Щеголь Пац-Помарнацкий как-то на учениях пустил в дело свой стек — ударил по спине зазевавшегося курсанта. «За физическое оскорбление» подчиненного бывший корнет попал под суд.

Многие из нас думали, что за Пац-Помарнацкого вступится начальник курсов. Но Евгений Сергеевич Шейдеман не сделал этого: будучи потомственным военным и замечательным педагогом, он осуждал подобные методы воспитания подчиненных.

Нашим командиром стал Николай Сергеевич Осликовский — умница, превосходный конник и чудесный товарищ. Его уважали все курсанты. В годы Великой Отечественной войны Н. С. Осликовский командовал кавалерийским корпусом, а ныне, будучи в отставке, успешно консультирует кинофильмы.

Осенью 1923 года был произведен очередной выпуск краскомов. Вскоре после этого курсы были реорганизованы. Мы получили направления в другие учебные заведения. Я в числе небольшой группы попал в Елисаветград в 5-ю кавалерийскую школу. Мой товарищ Петр Кириллович Кошевой (ныне генерал армии) вернулся к своим червонным казакам. Андрей Антонович Гречко (ныне Маршал Советского Союза, Министр обороны СССР) уехал в Таганрогскую кавалерийскую школу. Так мы, «крымчане», разбрелись по стране, по многим учебным заведениям, чтобы добиться своей цели и стать красными командирами.

В темную ноябрьскую ночь мы высадились на станции Елисаветград. Снега не видно, но мороз, градусов восемнадцать — двадцать, да еще при ветре, дает себя чувствовать. Наши трофейные английские табачного цвета шинели с синими «разговорами» не выдерживают холода. Невольно вспомнили мы теплую крымскую осень и пожалели, что расстались с Крымом.

Школа размещалась недалеко от вокзала в бывшем юнкерском училище. Жилые помещения и учебные классы теснились в одном здании. Остальные корпуса, в том числе и манеж для верховой езды, пострадали в годы гражданской войны, от них остались только каменные коробки без крыш.

Я попал во 2-й взвод 1-го эскадрона, которым командовал Глушенков, бывший вахмистр царской армии. В 5-й кавалерийской школе, только что преобразованной из кавалерийских курсов 1-й Конной армии, чувствовался твердый порядок, крепкая дисциплина.

Командиры отделений, помощники командиров взводов и старшины — все из курсантов выпускного класса — были исключительно требовательны. Еще большей строгостью отличались командиры эскадронов и командиры взводов, которые в основном вышли из унтер-офицерской или офицерской среды старой армии. За малейшую провинность — небрежность в одежде, заправке коек, содержании оружия и конского снаряжения — курсантам крепко доставалось. Основными видами наказания являлись наряды в караул вне очереди, аресты и самое страшное для нас — отмена увольнения в город.