Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

И в сорок втором году, так же как и в сорок первом, главная идея немецкого командования была одна и та же: овладеть Ленинградом. С того места, где речка Тосна впадает в Неву, Ленинград, что называется, очень «смотрится». Именно на эти места летом сорок второго пришли свеженькие немецкие дивизии, и именно сюда снова была переброшена дивизия под командованием Донскова. Предстояла новая битва за Ленинград, и не один только Павел Орехов пришел в сорок втором с Большой земли, чтобы воевать под Ленинградом. Зеленые фуражки стремились туда, где было всего труднее…

— Так, значит, завтра, Павел?

— Завтра.

Мы шли вместе, и я немного проводил их.

Девятый час вечера. Светло и еще солнечно. Пробежала девушка в зимнем ватнике, накинутом на крепдешиновое платье. Прошел пустой трамвай. Старый человек на костылях закрывает киоск для чистки обуви. Обгорелый Гостиный двор, бывший дом Энгельгардта (теперь здесь помещается Малый зал Филармонии), разрушенный бомбой, Казанский собор…

— Казанский! До чего ж красиво… — говорит Павел.

Мы с Леной переглядываемся, она ласково улыбается и берет Павла под руку. Мы доходим до здания голландской церкви и там расстаемся. Минуту-другую я смотрю им вслед. Вот они прошли мостик через Мойку, свернули влево, идут по набережной мимо тополей, иссеченных снарядами, все дальше, дальше, теперь виден только зеленый верх его фуражки. Давно мне не было так больно, как в этот вечер. Как будто бы я уже разглядел будущее, как будто бы я уже знал, что́ впереди.

Через несколько дней я вспомнил улыбку Лены и то, как мы переглянулись, и написал не то очерк, не то рассказ, который много раз передавался по радио и который я так и не напечатал. Он назывался «Я видел Ленинград» и понравился Фадееву.

После смерти Фадеева была издана книга его статей «За тридцать лет». В ней я нашел небольшую «внутреннюю» рецензию на мою книгу, написанную во время войны. Я об этой рецензии ничего раньше не знал и прочел ее с большой радостью. Фадеев предлагал тогда закончить мою книгу рассказом «Я видел Ленинград». Но и после этого я не стал его печатать.

В рассказе тягач тащит подбитый танк с фронта в Ленинград, на завод. Первая зима. Корабли на Неве, залитые красным солнцем. Заиндевевшая, ставшая белой решетка Летнего сада. Двое танкистов — ленинградцы, третий вот уже полгода воюет на Ленинградском фронте, но Ленинград видит впервые.

— До чего ж красиво!

Эта фраза Павла вошла в рассказ и стала его лейтмотивом. Танкисты-ленинградцы переглядываются, как переглянулись когда-то и мы с Леной: вот эту каменную пустыню человек воспринимает как подлинный Ленинград.

На этой своеобразной «кривизне» ви́дения и строится рассказ. Танкисты встречаются с разными людьми — с рабочими Металлического завода и с балериной Иордан, танцующей в пачках, когда термометр в зале показывает ноль градусов. Танкисты возвращаются на фронт. «Я видел Ленинград» — эта фраза бойца, впервые увидевшего Ленинград в январе сорок второго, заканчивала рассказ.

Я думаю, что Фадееву понравилась именно эта «кривизна», то есть сам прием, на котором держится рассказ. Но прием, если это не фантастика, не должен смещать время. В рассказе «Я видел Ленинград» время смещено. Павел Орехов, так же как и Фадеев, видел Ленинград летом сорок второго. Их видение Ленинграда я перенес в нашу первую зиму. Не помогли ни красное солнце, ни заиндевевшая решетка. Когда исполняется реквием, обо всем этом как-то мало думаешь.

Прошли годы. Я взялся за небольшую повесть о молоденькой работнице, ленинградке; летом сорок четвертого она знакомится с лейтенантом-пограничником, тоже совсем молодым человеком, и уезжает с ним на Север. Роды, сын, а через несколько дней лейтенант убит, и она возвращается в Ленинград и, как было сказано в последней фразе, «смешивается с толпой».

Желание написать о пограничниках, которые пришли служить на бывшие пограничные рубежи, не было у меня связано только с судьбой Павла. Летом сорок четвертого (отсюда и время действия повести) Финляндия вышла из войны. Это произошло в результате стремительного наступления войск Ленинградского фронта, освобождения Выборга и выхода на государственную границу.

После боевой операции Ленинградский корпус, которым командовал Николай Павлович Симоняк, отвели на пополнение. Мы жили на берегу озера, загорали, купались, глушили рыбу толом, то есть нарушали кто как мог приказ командира корпуса.

Как раз в это время, на отдыхе, мы и встретились с пограничниками. Мне рассказал командир батареи, что якобы сержант в зеленой фуражке предложил ему предъявить документы: пограничная зона. Командир батареи запротестовал «из принципа», и тогда сержант предложил комбату пройти на заставу.

Я побежал смотреть пограничников. Застава находилась в брошенной финской баньке. В предбаннике стоял стол, и лейтенант принимал рапорт пограничного наряда, а потом дал мне интервью, и мне показалось, что какая-то сильная довоенная волна спустя три года наконец докатилась до меня.

Вот какие впечатления легли в основу моей повести, начатой через двадцать лет. Герой повести, как и Павел, восхищается Ленинградом. «Что-что, — шутливо говорят о нем, — а на достопримечательности Ленинграда он реагирует немедленно». (Прием, на котором держался рассказ «Я видел Ленинград», стал всего лишь одной из характеристик героя.) Я чувствовал себя совершенно свободным от дальнейшей судьбы Лены и Павла, когда перенес в повесть всю историю с уборкой квартиры. Просто не помню, чтобы какую-нибудь свою вещь я писал так быстро и с таким удовольствием.

Но очень скоро начались «проклятые вопросы». Моим молодоженам предстояла поездка на Север. Я, правда, написал и Мурманск, но на этом и застопорило. Не получились роды на заставе, не получилась и гибель героя, и как-то повисло само название: «Почти вся жизнь».

Я оставил эту повесть, и прошло еще два года, прежде чем я в нее заглянул. Через два года я с интересом прочел совершенно достоверную историю молодой любви, и хотя герои повести были совсем другие люди, чем Лена и Павел, вещь остро напомнила мне их. И так захотелось, чтобы Павел был жив, что я снял и Мурманск, и заставу и оставил героев повести счастливыми перед их отъездом на границу. Пусть так хотя бы в рассказе. А название? Ну что ж название — название правильное, всем нам тогда казалось, что в Ленинграде за годы блокады прожита почти вся жизнь.

Не один раз бывал я на подступах к теме: Лена — Павел. В повести «Полк продолжает путь» тоже есть блокадная любовь, но там все отдано главному — полк продолжает путь. Когда я писал свою повесть, я еще полностью был во власти войны и не заметил, как наступил мир. Я ходил в черном полушубке и никак не мог расстаться с планшетом. Полк продолжает путь — я это ощущал как приказ самому себе, и этот приказ заглушил в повести блокадную любовь, от которой осталась только схема. Интересно, что именно за эту схему меня хвалили и ругали «за очерковость» (жизнь в армии, боевая учеба). Довольно обычная картина: схему принимают за художественность и ругают за достоверность: «Мы же не учебники пишем!»