Александр Розен - Времена и люди. Разговор с другом

В начале декабря Ветлугин вернулся в дивизию. Прошло восемь месяцев с того дня, как он был ранен, — так надолго он еще никогда с армией не расставался.

Его ранило в тридцати километрах от Берлина. А ведь каждый солдат начиная с двадцать второго июня был уверен, что побывает в гитлеровской имперской канцелярии.

В мае сорок пятого Ветлугину стало совсем плохо, даже самые смелые врачи не верили в его выздоровление. Но он был человек закаленный.

Он не отличался особым здоровьем и никогда себя не выхаживал. (Он даже не всегда успевал делать утреннюю зарядку и постоянно ругал себя за то, что не занимается спортом.) Сама жизнь закалила Ветлугина, бесконечно двигая его с места на место. Ему приходилось служить и в Красноводске, и в Заполярье, и на Камчатке, и в Черновцах, его продубило солнцем, прожгло морозом, обдуло всеми ветрами — степными, горными и морскими…

Не прятал он от жизни и свою семью. Говорили, правда, что сама Софья Николаевна Ветлугина завела такой порядок, чтобы всюду быть вместе. Очень может быть, потому что Ветлугина была женщиной весьма деятельной.

Расстались они только в войну. А до войны Софья Николаевна, как ни одна жена, умела быстро собраться в путь и, главное, умела собрать детей, договориться со школой здесь, со школой там и при этом всегда выглядеть довольной.

Когда Ветлугин был ранен, Софья Николаевна приехала с Кубани в Германию и нашла мужа где-то под Кенигсбергом. Два месяца она провела возле его койки. В палату для тяжелобольных никого из родных не пускали, но она нанялась работать санитаркой, и госпитальное начальство махнуло на это рукой: так или иначе — все равно она бы отсюда не ушла.

Спустя два месяца Софья Николаевна увезла Ветлугина на Кубань и там выхаживала его. Наконец они всей семьей двинулись в Ленинград.

Сразу же по приезде Ветлугин позвонил в штаб дивизии, но Бельского на месте не оказалось, и тогда Ветлугин попросил к телефону Кирпичникова и сказал, что приедет завтра.

Все эти полгода Ветлугин вел переписку с дивизией. Поначалу ему присылали письма-приветы, иногда просто короткие записочки с пожеланиями поскорее выздороветь. Эти письма Софья Николаевна читала мужу вслух. Особенно много людей вспоминало о Ветлугине в день взятия Берлина. Потом наступила новая эпоха. Однополчане Ветлугина начали устраиваться на мирную жизнь. Замелькали фамилии демобилизованных.

Но трудно, очень трудно узнавать жизнь по письмам. Иной вот ни разу не написал, а Ветлугин твердо знал, что их дружба от этого не порвалась. А другой… Прочтешь письмо, написанное крупным, ясным почерком, и вдруг как-то смутно становится: а о чем это письмо?

Несколько писем Ветлугин получил и от Бельского. По своей лаконичности они напоминали телеграммы:

«Кроме тебя, никого не хочу начальником политотдела. Кирпичников не годится. Бельский».

Бельский не кривил душой. Он по-своему был привязан к Ветлугину, хотя друзьями они так и не стали. Просто Бельский знал, что Ветлугин обладает той самой душевной стойкостью, которой ему постоянно не хватало. Бельского, например, всегда удивляло достоинство, с которым Ветлугин выслушивал замечания начальства. Случалось и Шаврову повысить голос, и тогда Бельский терялся и лепетал нечто бессвязное. Ветлугин, напротив, спокойно выслушивал все до конца и мог отделить справедливое замечание от замечания случайного, вызванного раздражением.

Успехи и награды преображали Бельского. В эти дни он мог сотворить любую глупость, как в Новинске, когда он въехал в город на коне. Такая душевная рыхлость и переменчивость характерна для людей, много бездельничавших и только рассуждавших о том, как и куда направить свою жизнь.

Ветлугину об этом не приходилось раздумывать. В отличие от Бельского, он свою жизнь прожил как рабочий человек, а это понятие и хорошее и широкое. Здесь не только токарь и кузнец, но и ученый, и писатель, и командир роты, безвестный капитан, который до того за день со своими солдатами наломается, что только зубами скрипит, а домой придет, пообедает, полчасика вздремнет и уже человек: и с женой в кино пойдет, и дочкам на ночь косички заплетет, а когда все улягутся, сядет за конспект завтрашнего занятия: «Что такое дорога? Дорога есть полоса земли…»

К этой породе принадлежал и Ветлугин. У него был талант самый главный: талант работать. Именно поэтому он мог жить спокойно, не тревожась ежечасно о своей судьбе.

Когда Бельский писал: «Кроме тебя, никого не хочу начальником политотдела», он писал искренне, инстинктивно чувствуя необходимость в таком человеке, как Ветлугин; в человеке рабочем, имеющем свое собственное мнение, и независимом, то есть прямо это мнение высказывающем. Конечно, Рясинцев верно подметил, что Бельский очень прислушивается к Кирпичникову — это было именно так: чем дальше, тем больше Кирпичников становился угоден и даже необходим. Но от этого он не становился ро́вней. Кроме того, Бельский знал, что Кирпичников сохнет от постоянного желания подняться еще на одну ступеньку, и считал, что приезд Ветлугина пойдет ему на пользу: злее будет.

Тут еще примешивалось и обычное тщеславие: Ветлугина знали и ценили и в корпусе и в армии. Все эти восемь месяцев Бельский всюду подчеркивал свое отношение к Ветлугину и, кажется, уже сам начал верить, что между ними старая добрая дружба.

Ветлугин не ожидал такой торжественной встречи. Бельский приехал на станцию в сопровождении целой свиты. Он осторожно, чтобы не повредить искалеченной руки Ветлугина, обнял его, почтительно поклонился Софье Николаевне, назвал старшую дочь Ветлугина — долговязую Лену — красавицей, а Мишку и Кирилку — сорванцами. Адъютанты и ординарцы осторожно подхватили ветлугинские чемоданы, корзинки и баулы. И не хватало разве что шампанского.

— Ты меня обидел, — сказал Бельский Ветлугину, сев в машину. — Неужели не мог раньше написать? Я уж как-нибудь подготовил бы тебе хатенку…

— А что, с площадью плохо здесь? — тревожно спросила Софья Николаевна.

Машина остановилась возле кокетливой дачки, выстроенной в том псевдорусском стиле, который привился в девятисотых годах. На крыльцо выскочил пожилой солдат из хозвзвода:

— Товарищ генерал!..

— Отставить! Помоги-ка вещи внести.

— Зря беспокоитесь, товарищ генерал, — сказал Ветлугин. — Мы прекрасно сами управимся, как-никак нас пятеро… А правая рука у меня теперь работает замечательно!

— А на каком этаже комната? — все еще озабоченно спросила Софья Николаевна.

— Ну что вы, Софья Николаевна, обижаете нас! — сказал Бельский и сделал обиженное лицо. — Уж не такие мы нищие! А Дмитрий Константинович все же начальник политотдела, мой заместитель. Дачка эта теперь ваша. Три комнаты внизу, две наверху. Вот с мебелишкой плоховато…